к свободе и предполагаемых страданиях в пору заточения.
Я до сих пор помню, сколько разочарований принес мне мой первый и единственный орел, так называемый могильник [35], которого я из жалости приобрел у бродячего зверинца. Эта великолепная самка, судя по ее оперению, прожила на свете уже несколько лет. Совершенно ручная, она приветствовала своего воспитателя, а позже и меня, забавными жестами, выражавшими ее привязанность к хозяину: птица переворачивала голову таким образом, что страшный изгиб ее клюва был направлен вертикально вверх. Одновременно с этим она что-то лепетала таким тихим и доверчивым голоском, который сделал бы честь самой горлинке. Да и вообще по сравнению с этим голубем мой орел был сущим ягненком (смотри главу 12). Покупая орла, я надеялся сделать из него ловчую птицу — известно, что многие азиатские народы держат этих птиц в охотничьих целях. Я не тешил себя надеждой достигнуть каких-то особых успехов в этом благородном спорте. Просто мне хотелось, используя в качестве приманки домашнего кролика, понаблюдать за охотничьим поведением какого-нибудь крупного пернатого хищника. Этот план полностью провалился, ибо мой орел, даже будучи голоден, отказывался тронуть хотя бы один волос кроличьей шкурки.
Эта птица совершенно не проявляла желания летать, несмотря на то что была сильна, совершенно здорова и обладала превосходным оперением крыльев. Ворон, какаду или сарыч летают, чтобы доставить себе удовольствие, они с радостью используют всю полноту предоставленной им свободы. Мой орел летал только, если ему случалось попасть в восходящий поток воздуха над нашим садом, который давал ему возможность парить, не затрачивая большой мускульной энергии. Да и в этих случаях птица никогда не достигала доступной ей высоты. Она кружилась в воздухе без всякого смысла и цели, а потом опускалась где-нибудь в стороне от нашего сада и сидела в тоскливом одиночестве до наступления темноты, ожидая, что я приду и заберу ее домой. Возможно, птица и сама могла бы найти дорогу к дому, но она была чрезвычайно заметной, и кто-нибудь из соседей постоянно звонил по телефону, сообщая, что моя питомица сидит на такой-то и такой-то крыше, в то время как ватага ребятишек забрасывает ее камнями. Тогда я шел за ней пешком, потому что это слабоумное создание отчаянно боялось велосипеда. Так я раз за разом устало тащился домой, неся на руке тяжелого орла. Наконец, не желая постоянно держать птицу на цепи, я сдал ее в Шенбруннский зоопарк.
Большие вольеры, которые сегодня можно увидеть в любом крупном зоопарке, вполне соответствуют малой потребности орлов к полету, и если бы мы спросили одну из этих птиц о ее желаниях и недовольствах, то, вероятно, получили бы следующий ответ: «Мы страдаем в нашей клетке в основном от перенаселения. Как часто в тот момент, когда я или моя супруга несем прутик к полузаконченному гнезду, появляется один из этих отвратительных белоголовых сипов [36] и отнимает нашу находку. Общество белоголовых орланов [37] тоже действует мне на нервы: они сильнее нас и слишком любят властвовать. Но еще хуже кондоры [38] из Анд, эти неприветливые и хмурые создания. Питание вполне хорошее, хотя нам дают слишком много конины. Я бы предпочел более мелкую пищу, например кроликов, вместе с шерстью и костями». Орел не сказал бы ничего о своем страстном желании оказаться на свободе.
Есть ли животные, которые действительно заслуживают сострадания, когда живут в неволе? Частично я уже отвечал на этот вопрос. В первую очередь таковы умные и высокоразвитые существа, чьи живые способности и потребность к активной деятельности могут найти удовлетворение только по эту сторону клеточной решетки. Далее достойны сочувствия все те животные, для которых характерны сильные внутренние побуждения, не находящие выхода в условиях неволи. Особенно это заметно, даже для непосвященного человека, в отношении тех пленников зоопарка, которые при жизни на свободе привыкли широко странствовать и соответственно обладают сильной потребностью в постоянном движении. Именно поэтому лисы и волки, живущие в большинстве старомодных зоопарков в чересчур маленьких клетках, относятся к числу пленников, наиболее заслуживающих сострадания.
Другую, достойную сожаления, картину, редко замечаемую рядовым посетителем зоопарка, являют собой некоторые виды лебедей в тот период, когда они привыкли совершать свои перелеты. Этих птиц, так же как и других водоплавающих, обычно лишают в зоопарках способности к полету, ампутируя на их крыльях косточку метакарпального сустава [39]. Несчастные создания никогда не способны осознать до конца, что они уже не смогут летать, поэтому они вновь и вновь повторяют свои тщетные попытки подняться в воздух. Мне не нравятся эти птицы с обрезанными крыльями. Отсутствие концевого сустава, особенно заметное в тот момент, когда птица расправляет крылья, являет собой печальнейшую картину, отравляющую мне все удовольствие от созерцания прекрасного существа, даже если оно принадлежит к такому виду, который вообще не склонен страдать психически от своего увечья.
«Оперированные» лебеди обычно кажутся довольными своей участью и при хорошем уходе проявляют это удовлетворение в том, что без труда производят на свет и выращивают птенцов. Но в период перелетов картина совершенно меняется. Птица то и дело плывет к краю пруда, чтобы иметь в своем распоряжении все пространство чистой воды в тот момент, когда попытается взлететь против ветра. Звонкий крик, который обычно издается летящими лебедями, сопровождает все эти большие приготовления, но они снова и снова приводят к одному и тому же концу: жалкое хлопание одного здорового и другого — изуродованного крыла о воду. Поистине печальное зрелище!
Однако из всех животных, которые страдают во многих зоологических садах от неумелого содержания, наиболее несчастными, бесспорно, оказываются те психически подвижные создания, о которых мы уже говорили раньше. И они как раз менее всех остальных способны вызывать сострадание у посетителя зоопарка. Некогда высокоразвитое существо под влиянием тесного заточения вырождается в жалкого идиота, в настоящую карикатуру на своих свободных собратьев. Мне никогда не приходилось слышать восклицаний сочувствия у клетки с попугаями. Сентиментальные старые леди, эти фанатичные покровители различных обществ борьбы против жестокого обращения с животными, не чувствуют угрызений совести, содержа серого попугая [40] или какаду в слишком маленьких для них клетках или даже приковывая птицу цепочкой к жердочке. Эти крупные виды попугаев не только умны, они чрезвычайно подвижны во всех своих психических и телесных проявлениях. Наравне с крупными врановыми, они единственные среди птиц, кто способен впадать в состояние смертельной скуки, столь характерное для узников человеческих тюрем. Но никому не жаль этих трогательных созданий,
