Комелли не отказался от поисков тату каррета. Теперь он собирался предпринять рекогносцировочный маршрут на запад, и мне очень хотелось отправиться с ним. Ехать все вместе мы не могли: кому-то надо было оставаться в лагере, чтобы присматривать за вещами и маленькими носухами. Да и оставлять Чарльза и Сэнди совсем без лошадей тоже не годилось. Мы узнали, что у Вскрывателя Бутылок есть свободный конь по кличке Панчо. Одолжить его нам он не захотел, но заявил, что не прочь потолковать о продаже. Я не силен в искусстве на глаз оценивать качества лошадей — скажем, устанавливать их возраст по зубам,— но даже мне достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что Панчо уже далеко не молод. Щеки его ввалились, спина глубоко просела, голова была понуро опущена. Я решил, что Вскрыватель Бутылок не хочет одалживать нам своего коня из опасения, что бедное животное не выдержит напряжения похода. И этого, несомненно, стоило бояться, имея в виду дикую, жестокую манеру обращения пеонов с лошадьми. Но у меня ничего подобного и в мыслях не было. Все, что мне требовалось, это спокойно и неторопливо двигаться вперед, и Панчо, на мой взгляд, для такого дела как раз и годился. Молодой резвый жеребец, несомненно, доставил бы мне больше хлопот. И все же я не был уверен, что мне следует приобретать Панчо.
— Сколько? — спросил я.
— Пятьсот гуарани,— заявил Вскрыватель Бутылок категорически.
Это соответствовало примерно тридцати шиллингам. Я решил, что такой скромной цены, пожалуй, Панчо достоин, и купил его.
На следующий день мы с Комелли отправились в путь, взяв с собой мешочек фарины и немного чарки. Мы ехали по узкой тропе, проложенной через кустарник, который был здесь более высоким и не таким колючим, как в монте у эстансии «Эльсита». Собаки молча трусили впереди. Время от времени они подбегали к Комелли и затем снова удалялись исследовать кусты по обе стороны от тропы.
Уже вечерело, когда Комелли вдруг резко осадил свою лошадь и соскочил на землю. У края тропы зияло огромное отверстие — более полуметра в диаметре: по ликующему выражению лица Комелли и величине отверстия было ясно, что мы наконец-то нашли нору гигантского броненосца. Она была вырыта в плотной земле на склоне довольно большого холма — жилища муравьев-листорезов. Перед входом валялись крупные комья земли, некоторые с глубокими бороздами от массивных когтей броненосца. Я лег на живот и заглянул внутрь норы. Там, у самого входа, гудело целое облако комаров. Я не мог разглядеть конца норы и, срезав в кустах прут, стал действовать им, как щупом. Увы, нора оказалась короткой: метра полтора, не больше. Она не могла быть постоянным домом тату каррета; он просто рыл здесь землю, чтобы полакомиться муравьями.
Комелли тем временем искал обратный след броненосца. Углубившись в кусты, он обошел муравейник и нашел с другой его стороны еще одну нору, вырытую с той же целью. Масштабы работы впечатляли и давали представление о величине и силе животного. Возбужденно идя по следу, мы прорубались сквозь колючие заросли. Метров через двадцать показалась третья дыра. За полчаса мы насчитали их пятнадцать. Собаки подтвердили, что все они были пусты: броненосец рылся здесь, только чтобы поесть. Мы сели обсудить ситуацию.
— Судя по следам, он был здесь не более четырех дней назад,— сказал Комелли,— иначе бы их смыл дождь, который шел в день нашего приезда. Следы уже осыпались, да и запаха нет. Наверное, им как раз четыре дня. Каррета, я думаю, теперь уже далековато отсюда.
Конечно, было из-за чего расстроиться, но в то же время появился повод и для радости: наконец-то перед моими глазами были осязаемые следы зверя, в реальном существовании которого я уже стал сомневаться. Мы тщательно прочесали кустарник, пытаясь определить, в какую сторону ушел броненосец, но нам это не удалось. И собаки не помогли: следы действительно не сохранили запаха. Нам оставалось только продолжить путь по тропе на запад в надежде найти более свежие следы.
На закате мы остановились, разожгли небольшой костер и поужинали чарки.
— Поспим немножко,— предложил Комелли,— а когда взойдет луна, поедем дальше.
Я расстелил пончо у костра, закрыл глаза, и мне приснился гигантский броненосец, перебегающий тропу прямо перед копытами Панчо.
Когда Комелли разбудил меня, белая полная луна уже ярко освещала Чако. Мы оседлали лошадей и не спеша поехали сквозь кустарник. Слегка позвякивала упряжь, шуршали задеваемые на ходу ветки. Кроме этих звуков, мало что нарушало тишину монте. Где-то далеко жутковато ухал филин да неистово трещали сверчки.
Была уже почти полночь, когда вдруг раздался короткий пронзительный лай Дьябло. Он явно что-то нашел. Даже Панчо почувствовал волнение: когда я стал понукать его, направляя в сторону лая, он отважился на легкий галоп и смело ринулся в колючие кусты. Мы с Комелли одновременно подъехали к псу и, спрыгнув с лошадей, стали продираться сквозь чащобу. Дьябло, припав к земле, рычал и лаял на какое-то животное. Комелли отозвал пса. На земле лежал броненосец. Девятипоясный.
В эту ночь собаки отыскали еще двух девятипоясных броненосцев, но больше нам не попался никто. В три часа мы остановились, решив поспать до рассвета.
Мы продолжали поиски еще три дня и три ночи. Днем жара стояла чудовищная. Бутылки с мутной кипяченой водой, которыми мы запаслись в Пасо-Роха, давно опустели, и пополнить их было нечем. Когда жажда стала непереносимой, Комелли показал мне, как можно выйти из положения в этом безводном краю. Вокруг росло множество толстых приземистых кактусов разных видов. У одного из них очищенный ствол вкусом напоминал огурец. Он действовал освежающе, но все же не очень мне понравился: от него во рту оставалось какое-то неприятное раздражающее ощущение. Другое растение — с тонким стеблем и невзрачными листьями — обладало даже большим, чем кактусы, запасом влаги. Оно хранило свой запас под землей, в корнях, которые имели утолщения размером с хорошую репу. Их белая полупрозрачная мякоть была насыщена жидкостью, и, сжимая очищенный корень руками, мы нацеживали целую кружку довольно вкусного сока.
Эта кустарниковая местность казалась совсем бесплодной. Но Комелли всегда находил, чем дополнить наш рацион из фарины и чарки. У низенькой пальмы карандилльи он срезал белые, плотные, как орех, побеги, вкусом напоминавшие цикорий. По его словам, эти побеги часто едят индейские женщины, когда кормят своих младенцев грудью. Он показывал мне, какие ягоды съедобны, а какие ядовиты. Однажды мы нашли упавшее дерево с пчелиным гнездом. Комелли собрался тут же его вскрыть, но я предложил сначала устроить дымокур, чтобы выкурить побольше пчел и свести к минимуму риск быть искусанными. Комелли от души посмеялся над моими страхами.
— В Чако,— сказал он,— действительно есть пчелы, которые здорово жалят, но только не эти.
И точно, когда мы принялись разделывать ствол своими мачете, пчелы хотя и гудели грозно у нас над головами, но жалить не пытались. Мы вытащили крупные соты, полные меда, и уплетали их, как медведи — с воском, молочком, личинками и всем остальным, а мед так и тек у нас по щекам.
Мы продолжали целыми днями искать гигантского броненосца, хотя уже почти отчаялись его найти. Комелли уверял, что этот зверь редко выходит из норы при свете дня. Но нас не оставляла надежда отыскать какие-нибудь признаки близкого присутствия гиганта. Мы обнаружили еще несколько нор, но все они были похожи на предыдущие, и ни одна не оказалась жилой. Ночью мы полагались на чутье собак. Они разыскали одного волосатого броненосца и несколько трехпоясных, а как-то вечером поймали и сожрали лису. Но ни им, ни нам не удалось найти ни одного свежего следа тату каррета.
Мы ехали по тропе до тех пор, пока она не вывела нас на открытую равнину. Дальнейшие поиски не имели смысла, так как тату каррета, по словам Комелли, практически не выходит из-под прикрытия кустов. Разочарованные, мы повернули назад, в Пасо-Роха.
