Хотя создатели кургана еще не появились, он вовсе не был пустынным. Две мелкие кроличьи совы в полосатых «жилетках» торчали столбиками на высоких камнях. Эти птицы вполне способны рыть собственные норы, но часто занимают отнорки в поселениях вискачи. Пирамиды из камней они используют как удобный наблюдательный пост, откуда хорошо видны окрестности и можно высмотреть добычу — грызунов или насекомых.
Пара сов, по-видимому, занимала нору на дальней от нас стороне холма и была весьма не безразлична к нашему присутствию. Птицы делали характерные движения туловищем, то приседая, то выпрямляясь, вертели головами и гневно хлопали ярко-желтыми глазами. Время от времени выдержка им изменяла, они взлетали и плавно скользили в воздухе к своим гнездам, но через несколько минут снова возвращались поглядеть на нас.
Жили здесь и другие пернатые. Несколько печников-землекопов бегали вокруг холма по коротко подстриженной скотом траве. Эти птички гнездятся в длинных узких норах, а так как в «кампе» подходящих мест мало, они обычно устраивают гнезда на склонах жилищ вискачи. Печники-землекопы, как и близкие их сородичи, птицы-печники, каждый год роют себе новые жилища, но старые норки не пустуют — их занимают ласточки, стремительные пируэты которых мы наблюдали у кургана. Поистине норки вискачи — средоточие жизни в этих местах.
Квартиранты резвились под мягкими лучами предзакатного солнца, а мы терпеливо ожидали появления самого хозяина. Но непосредственный момент его выхода ускользнул от нашего внимания. Мы вдруг заметили, что он уже сидит у одного из отверстий, почти не отличаясь от ближайшего серого булыжника. Зверек напоминал довольно крупного кролика. У него были короткие уши и широкая черная поперечная полоса на носу, как будто он выпачкался краской, пытаясь боком просунуть голову сквозь только что выкрашенный забор. Почесав за ухом задней лапой, зверек хрюкнул, дернулся всем телом и обнажил зубы. Потом он неуклюже запрыгал на верхушку своего кургана и, устроившись там, стал осматриваться вокруг, словно пытаясь определить, изменилось ли что-нибудь в мире с тех пор, как он видел его последний раз.
Удостоверившись, что все в порядке, он уселся поудобнее и занялся вечерним туалетом — стал скрести передними лапами свое кремовое брюшко.
Захватив камеру с треногой, Чарльз осторожно выбрался из машины и стал медленно приближаться к хозяину норы. Тот успел уже переключиться с живота на длинные усы и теперь тщательно их расчесывал. Солнце уже быстро катилось вниз, и Чарльзу пришлось прибавить шаг. Это нисколько не обеспокоило прихорашивавшегося зверька, который, в конце концов, позволил установить камеру всего в метре с небольшим от своей персоны. Кроличьи совы, ошеломленные происходящим, отлетели подальше и, усевшись на кочки, негодующе воззрились на нас. Печники-землекопы нервически чирикали у нас над головой. А хозяин с невозмутимым видом восседал на каменистом троне своих предков, как член королевской фамилии, с которого пишут портрет.
Наше безмятежное пребывание в Ита-Каабо было, к сожалению, недолгим. Через две недели прилетел маленький самолетик, чтобы доставить нас обратно в Асунсьон. Мы увозили с собой броненосцев, черепах, ручную лисичку, полученную от одного из пеонов, и вместе с отснятой пленкой волнующие воспоминания о птицах-печниках и кроличьих совах, нанду и вискачах. Но наверное, самое глубокое впечатление осталось у нас от фантастических сценок на реке в исполнении многочисленного капибарьего «народца».
Глава 6. Погоня за гигантом
С мощеных улиц Асунсьона, проложенных по склонам холмов, открывается вид на оживленный порт и широкую коричневую реку Парагвай. От противоположного берега реки уходит к горизонту обширная, плоская и безлюдная равнина, которая простирается на запад на пятьсот миль, до подножия Анд. Это — Чако. В зимние месяцы тропическое солнце превращает равнину в пыльную пустыню, где выживают только кактусы. Летом же обильные дожди и многочисленные талые ручьи, устремляющиеся сюда со склонов Анд, делают Чако кишащим комарами болотом. Мы решили посвятить этому необыкновенному краю заключительную часть экспедиции.
Жители парагвайской столицы, всегда не равнодушные к заботам ближнего, с сочувствием отнеслись к нашим намерениям и дружно информировали нас о Чако. Почти в каждом рассказе преобладал негативный мотив: в Чако нас ожидают неимоверные лишения. Оптимисты составляли списки необходимого нам снаряжения, забывая, очевидно, о наших скромных возможностях, а пессимисты считали, что мы должны отказаться от своей затеи и забыть о Чако.
Но все сходились на одном: в Чако очень жарко. Это побудило нас начать сборы в дорогу с поисков двух соломенных шляп, и мы направились в район порта, где в витрине одного из магазинчиков под сенью колоннады был выставлен широкий выбор дешевой одежды.
— Сомбреро? — спросили мы.
К счастью, нам не пришлось подвергать дальнейшим испытаниям свой испанский язык. Владелец магазинчика, очень тучный молодой человек, небритый, с копной черных вьющихся волос и небогатым набором зубов, как выяснилось, был однажды в Соединенных Штатах и поэтому мог кое-как изъясняться на колоритном бруклинском жаргоне. Он вручил нам шляпы, недорогие и как раз такие, как нам хотелось. Но мы имели неосторожность рассказать ему о наших планах.
— А, Чако, она чертовски плохой место,— сказал он.— Мой бог! Эти комары и бичос, они муи-муи браво.
Они там много, вы можете хватануть рукой по воздуху и получите пребольшой бифштекс, первый сорт. Амиго, они вас сожрут.
Он умолк, потрясенный силой своих слов. Затем просиял:
— У меня есть сетка от комаров, первый сорт. Мы купили две. Он заговорщически перегнулся через прилавок.
— Там чертовский холод,— сказал он.— Мой бог, ночью вы окоченеете. Но чуть-чуть не надо волноваться. Я тут иметь, что надо,— прекрасный пончо.
Он достал два дешевых одеяла с прорехой для головы посередине. Их можно было носить как плащ-накидку. Мы купили и их.
— Вы мастера по лошадям? Скакать, как Гари Купер?
Нам пришлось признаться, что искусство верховой езды не входит в число наших достоинств.
— А и ну ее, научитесь. Вы будете хотеть бомбачос,— сказал он поспешно и потряс перед нами двумя парами плиссированных обвисших панталон. Это было уж слишком.
— Не надо, не надо, мучиссима грасиас,— запротестовали мы.
На лице его появился притворный испуг.
— Амигос, так нельзя совсем. Вы искалечите себя просто ужасно. Вам нельзя без бомбачос.
