Добавьте к этому, что Бэннетам не только понравилось бузинное вино, но они занялись приготовлением собственного... Теперь все свободное от черепах место перед камином занимали булькающие галлон-ные банки и две оплетенные бутыли. Мисс Уэллингтон была наверху блаженства. Тим с его бородой, сообщила она нам, выглядит совсем как ее отец на фотографии в ее спальне, где он снят молодым... а я заметила, что красные флорентийские бусы, которые носит Лиз, точь-в-точь такие же, как ее собственные, пусть они и голубые? Да, я заметила. Как заметила сходство их платьев с неясными цветочными узорами с той лишь разницей, что у мисс Уэллингтон они были подлинными двадцатых годов, а Лиз довольствовалась модными копиями. Они могли бы сойти за мать и дочь... а вернее, за племянницу и чудаковатую тетушку. Корабль мисс Уэллингтон наконец-то прибыл в тихую гавань. Теперь она могла изливать свои заботы на пару птенчиков.
Как и мы. Только у нас их было четыре. Они все еще безмятежно занимали наш гараж вместе с родителями, и не было никаких признаков, что они собираются его покинуть, а до нашего отъезда оставалось две недели. Створка гаражных ворот все еще прислонялась к сливе — объект предположений старика Адамса и его приятелей... Хотя, честно говоря, к этому времени на нас свалилось столько бед, что гараж без створки был сущим пустяком.
Начало им за четыре недели до нашего отъезда положила Шебалу, заболев и отказавшись есть. Что само по себе было чем-то неслыханным. За два года жизни она еще ни разу не отворачивалась от мисочки, и обычно ее приходилось изолировать в прихожей, пока Сили, неторопливый гурман, доедал свою порцию, не то бы она уписала то, чего он не успел проглотить. В течение дня мы наблюдали, как она чахнет прямо на глазах, подобно героине «Травиаты»: никнет на середине пола, такая хрупкая; томно отворачивает голову, когда мы ставим перед ней еду, отвечает нам слабеньким голоском, означающим, что она вот-вот отойдет в мир иной, но прощает нам нашу Нечуткость... И мы вызвали ветеринара. Нам нельзя рисковать, объяснили мы ему. Если у ее хвори инкубационный период, мы должны знать заранее. Мы же не только не сможем уехать, если она заболеет, но даже если она успеет поправиться до нашего отъезда, мы не сможем отправить ее в Лоу-Нэп —- это будет опасно для других кошек.
Ничего страшного, заявил он, осмотрев ее. Учитывая жару, он готов побиться об заклад, что она либо ловила мух и глотала их, либо съела что-то, засиженное мухами. На всякий случай он сделает ей инъекцию, но это просто временное расстройство желудка. Если это все-таки что-то заразное, то Сил и нам это продемонстрирует очень скоро, добавил он ободряюще. Недели не пройдет.
Четвертая неделя до отъезда ушла на это: наблюдать за Шебалу, еле удерживаться от вопля радости, когда она наконец томно обнюхала мой палец, смазанный пастой из лосося... понюхала еще раз, принялась с энтузиазмом его облизывать. А тогда переключиться на Сили, ведь речь все-таки могла идти об инфекции, которую Шебалу перенесла легко. В любой момент Сили теперь мог отказаться от еды.
Но не отказался. Если не считать легких заминок, когда он обнаруживал, что, стоит ему направиться к миске, и я оказываюсь рядом. Зачем я веду Себя Так? — снова и снова негодовал он. Неужели я не знаю, что Это ему Мешает? Неужели он не может наслаждаться рубленым сердцем в Уединении?
К этому времени до отъезда оставалось три недели, и тут тетушка Этель, тетя Чарльза, объявила, что умирает. Ничего необычного. Всякий раз на протяжении последних двадцати лет, когда кто-то в семье собирался уехать отдохнуть, она непременно решала, что умирает. Хотя обычно не звонила в половине девятого утра и не просила слабеющим голосом дать трубку Чарльзу словно на последнем вздохе.
В панике я кинулась за ним и с трепетом ждала, пока он говорил с ней.
— Тетя, вставьте зубы,— сказал он почти сразу же. (Так вот чем объяснялся этот умирающий старческий голос!) — Нет, вы говорите не с ангелом. Наденьте слуховой аппарат. Нет-нет, иначе я слышал бы потрескивание. Наденьте его. НЕМЕДЛЕННО!
Все было хорошо, как подтвердилось, когда удалось восстановить более или менее нормальный способ общения. Чарльз сказал, что сейчас же позвонит ее доктору, а она дрожащим голосом возразила, что уже поздно. При самом легком недомогании она сама тут же ему звонила, не рискуя прибегать к посредникам. Тем не менее Чарльз позвонил врачу и услышал, что она, вероятнее всего, доживет до ста, а вот он, доктор Картрайт, скончается много раньше,— на этой неделе тетушка Этель уже дважды звонила ему в шесть утра, спрашивая, стоит ли ей за завтраком поесть пшеничных хлопьев или нет.
Вот так прошла третья неделя до отъезда, а когда их осталось две, тут-то все и началось.
Мы уже несколько месяцев пытались арендовать в Канаде туристский автофургон — такой, в котором есть емкость для запаса питьевой воды, и холодильник, и раскладная постель над водительской кабиной. Но до этих пор все фирмы, с которыми мы связывались, либо уже сдали все автофургоны на весь сезон, либо у них оставались только «люксы», которые сдавались за соответствующую цену. И тут внезапно пришла телеграмма с предложением небольшого автофургона «мазда» на четыре места фирмы в Эдмонтоне, куда у нас были авиабилеты, и — просто чудо в это время года — свободного с середины июля по сентябрь.
Представитель фирмы в Лондоне позвонил нам, и мы тут же все оформили. После чего Чарльз на радостях, что ему все-таки не придется спать в прерии под открытым небом, завернувшись в одеяла, отправился вбивать палки для фасоли — десяти-двенадца-тифутовые ветки лещины, вздымающиеся ввысь наподобие шестов для вигвама. А когда Эрн Бигс осведомился, почему он не спилил их до обычных шести футов, Чарльз беззаботно просветил его:
— Чтобы подбодрить фасоль. Дать ей цель, к чему стремиться.
Эрн поглядел на ростки фасоли, на высоты, которых им предлагалось достичь, разинул рот, покосился на Чарльза и зарысил по дороге к коттеджу старика Адамса.
— Им придется обрывать чертовы стручки с приставной лестницы,— донесся до нас его сомневающийся голос, а Чарльз, мысленно уже за рулем нашего автофургона, продолжал блаженно вбивать палки.
И такого блаженства был он исполнен, что на следующий день, когда нам позвонили из канадского посольства и передали приглашение быть гостями города Эдмонтона и принять участие в праздновании Дней Клондайка,— и не могли бы мы сообщить им наши размеры, чтобы нам приготовили костюмы,— Чарльз немедленно проголосовал за то, чтобы принять это приглашение.
Впрочем, мы едва ли могли его отклонить, учитывая, что спонсором нашей поездки было канадское правительство, но я пережила несколько тревожных минут, прикидывая последствия. Викторианские костюмы, сказали они. Чарльз целых пять дней в викторианском цилиндре и фраке, когда его еле удалось принудить облечься во фрак на трехчасовую свадьбу? Да еще, пожалуй, в накрахмаленной рубашке и галстуке? И еще трость с золотым набалдашником?
