не на шутку испугался. Во-первых, это было совсем неожиданно, во-вторых, у меня промелькнула мысль о змее. Но тревога моя длилась недолго. Из оческов, едва я снова к ним прикоснулся, высунулась негодующая мордочка Бертрама, и он пропищал что-то очень сердитое. Порядком разозленный, я извлек его из уютной постели и снова отнес в противоположный конец веранды, на бугенвиллею. Бертрам яростно вцепился в стебель и стал раскачиваться из стороны в сторону, продолжая сердито пищать. Два часа спустя я опять нашел его на оческах.
Мы отказались от неравной борьбы и оставили Бертрама в покое. Однако он, добившись победы в квартирном вопросе, на этом не остановился. Вечером, когда сони выходили из спальни и с радостным писком бросались к наполненной кормом тарелке, Бертрам покидал свою постель и спускался по передней проволочной стенке. Он повисал на сетке и с завистью глядел, как его сородичи уписывают угощение и волокут к себе в кровать отборные кусочки банана и авокадо, наверно, чтобы не голодать ночью. Вид у висящего на сетке Бертрама был такой жалкий, что мы в конце концов сдались и начали ставить ему наверх тарелочку с едой. Все-таки этот хитрец добился своего: раз уж мы все равно кормили Бертрама, глупо было не пускать его в клетку. Мы поймали его и посадили к остальным. Он тотчас обосновался на старом месте, словно никуда и не уходил. Ну что еще делать с животным, которое упорно отказывается от свободы?
Мало-помалу все становилось на свое место. Мы починили все нужные клетки и к каждой прибили спереди мешковину, которой можно было закрывать сетку в пути. Банки с ядовитыми змеями во избежание неприятностей накрыли двойным слоем марли, крышки завинтили. А все снаряжение, весь этот причудливый набор — от мясорубок до генераторов, от шприцев до весов — уложили в ящики и надежно заколотили. Тонкие сетки свернули вместе с огромными кусками брезента. Осталось только дождаться эскадры грузовиков, которые повезут нас к побережью. Накануне вечером к нам пришел Фон, чтобы распить бутылочку на прощание.
— Ва! — грустно воскликнул он, потягивая виски. — Мне очень жаль, что ты уезжаешь из Бафута, мой друг.
— Нам тоже жаль, — искренне ответил я. — Нам было очень весело здесь, в Бафуте. И мы собрали много отличных животных.
— Почему бы тебе тут не остаться? — спросил Фон. — Я дам тебе участок, построишь себе хороший дом и откроешь зоопарк здесь, в Бафуте. И все европейцы будут приезжать сюда из Нигерии, чтобы посмотреть на твоих зверей.
— Спасибо, мой друг. Может быть, я когда-нибудь вернусь в Бафут и построю себе тут дом. Это хорошая мысль.
— Прекрасно, прекрасно. — Фон поднял вверх свою стопку.
На дороге внизу стайка детей Фона пела грустную бафутскую песню, которую я еще никогда не слышал. Я живо достал магнитофон, но только все приготовил, как дети смолкли. Фон с интересом смотрел, что я делаю.
— Ты можешь поймать Нигерию этой машиной? — спросил он.
— Нет, она только записывает, это не радио.
— А! — глубокомысленно сказал Фон.
— Если твои дети поднимутся сюда и споют песню еще раз, я покажу тебе, как работает эта машина, — сказал я.
— Очень хорошо, — ответил Фон и, повернувшись к окну, которое выходило на темную веранду, окликнул одну из своих жен.
Она сбежала вниз с крыльца и вскоре вернулась, подгоняя робко улыбающихся ребятишек. Я расставил их вокруг микрофона и, положив палец на клавишу, повернулся к Фону.
— Пусть теперь поют, я запишу.
Фон встал, величественно возвышаясь над детьми.
— Пойте, — повелел он, взмахнув своей стопкой.
Скованные робостью, малыши несколько раз начинали петь вразнобой и тут же сбивались. Но потом они осмелели и распелись. Отбивая ритм стопкой и покачиваясь в лад песне, Фон изредка вплетал свой могучий голос в детский хор. Когда песня кончилась, он улыбнулся своим отпрыскам.
— Молодцы, молодцы, выпейте, — сказал он.
Один за другим дети подходили к нему, держа у рта сложенные чашечкой розовые ладошки, а он наливал им по глотку почти чистого виски. Тем временем я прокрутил ленту обратно, подал Фону наушники, показал, как с ними обращаться, и включил звук.
Надо было видеть лицо Фона! Сначала на нем выразилось крайнее недоверие. Он снял наушники и подозрительно посмотрел на них. Потом снова надел и стал удивленно слушать. Лицо его озарилось широкой, восторженной мальчишеской улыбкой.
— Ва! Ва! Ва! — восхищенно шептал он. — Вот это здорово!
С большой неохотой Фон уступил наушники своим женам и советникам, чтобы они тоже могли послушать. Раздавались восторженные возгласы, прищелкивали пальцы. Фон исполнил еще три песни в сопровождении детского хора и потом прослушал их запись. Он готов был слушать все бесконечно. Восторг его не ослабевал.
— Замечательная машина, — заявил он, глотая виски и разглядывая магнитофон. — В Камеруне можно купить такую машину?
— Нет, здесь их нет; может быть, есть в Нигерии… в Лагосе, — ответил я.
— Ва! Здорово! — мечтательно твердил он.
— Когда я вернусь в свою страну, я попрошу переписать твои песни на настоящую пластинку и пришлю тебе, чтобы ты мог заводить ее на своем граммофоне, — сказал я.
— Очень хорошо, очень хорошо, мой друг, — обрадовался он.
Через час Фон ушел. На прощание он нежно обнял меня и сказал, что придет еще утром, перед нашим отъездом.
Завтра нас ждал напряженный день, и мы хотели поскорее лечь в постель, но тут на веранде послышались шаги и кто-то хлопнул в ладоши. Я подошел к двери. На веранде стоял Фока, один из старших сыновей Фона, удивительно похожий на отца.
— Здравствуй, Фока, добро пожаловать. Входи, — сказал я.
Фока шагнул в комнату и застенчиво улыбнулся мне. Под мышкой у него был какой-то сверток.
— Фон прислал вам, сэр, — сказал он, протягивая мне сверток.
Я с удивлением развернул его. Внутри лежала резная бамбуковая трость, небольшая, богато расшитая шапочка и желто-черная мантия с изумительной вышивкой на воротнике.
— Это одежда Фона, — объяснил Фока. — Он прислал ее вам. Фон просил меня сказать, что теперь вы второй Фон Бафута.
— Ва! — воскликнул я, тронутый до глубины души. — Я очень благодарен твоему отцу.
Фока радостно улыбался, видя мой восторг.
— А где сейчас твой отец? Он уже лег спать? — спросил я.
— Нет, сэр, он там, в доме для танцев.
Я натянул через голову мантию, подвернул рукава, надел расшитую шапочку, взял трость в одну руку, бутылку виски в другую и повернулся к Фоке:
— Как я выгляжу?
— Хорошо, сэр, замечательно, — ответил он, улыбаясь до ушей.
— Отлично. Тогда веди меня к отцу.
Мы
