На рассвете он вновь отправился в путь. Но теперь у него уже не было больше задора. Он безутешно опустил хвост и стал его за собой волочить — признак, что он был болен. Но он страдал не телом, а душой. В нем погасла надежда, и больше уж он не рассчитывал найти Нипизу. Он набрел на вторую такую же лачугу, тоже выстроенную Пьеро, но подходил к ней уже не с таким энтузиазмом, как к первой. Он брел медленно, урывками, и прежнее возбуждение от поисков уступило в нем свое место подозрительности. Он стал бояться лесной темноты.
Попадалось по пути много кроликов, и он не был голоден. К этой второй лачуге он пришел почти вечером, проведя в пути целых десять часов. Здесь он уже не испытал большого разочарования, так как ничего особенного и не ожидал. Вся избенка оказалась занесенной снегом чуть не под самую крышу. Дверь чуть не до половины оказалась занесенной, все окошко было в узорах. Здесь Пьеро заготовлял для себя дрова, которые и были сложены в сарайчике. Его-то и избрал себе Бари для временного пребывания и только на третий день предпринял возвращение обратно к Серому Омуту.
Он не торопился и все расстояние между второй и первой избушками в двадцать пять миль покрыл в два дня. В первой избушке он оставался три дня и только на девятый день добрался наконец до Серого Омута. Здесь за его отсутствие не произошло никаких перемен. На снегу не оказалось ничьих следов, кроме его собственных, которые он оставил еще девять дней тому назад. Поиски Нипизы превратились для него в ежедневную рутину, он делал их более или менее равнодушно. Он вырыл себе нору в собачнике, провел в ней целую неделю и, по крайней мере, два раза в день, с рассвета идо сумерек, совершал путешествие к юрте из березовой коры и к круче над рекой и возвращался обратно. Так он протоптал в снегу довольно твердую тропинку.
А затем с Бари вдруг что-то случилось. Он почувствовал в себе перемену. Его потянуло на ночь в самую юрту. После этого, куда бы он ни уходил и где бы он ни был, он каждую ночь стал проводить в юрте. Постелью для него служили два одеяла, которые составляли для него часть Нипизы. Здесь-то он и провел всю долгую зиму, все на что-то еще надеясь и чего-то поджидая.
Если бы Нипиза вдруг неожиданно возвратилась в феврале и застала его врасплох, то она нашла бы в нем большую перемену. Он стал более походить на волка, хотя уже перестал выть по-волчьи и только злобно рычал, когда пробегали мимо волчьи стаи. Несколько недель он кормился за счет ловушек и капканов, но теперь уже сам принялся за охоту. Вся юрта, и снаружи и внутри, была завалена обглоданными костями и клочками меха. Он жил в довольстве и достатке и, не испытывая недостатка ни в чем, неудержимо развивался физически и превратился в гиганта. Все более и более он становился отшельником, живя только наедине со своими сновидениями и смутными надеждами. А он часто видел сны. Он слышал в них голос Нипизы, ее зов, ее смех, свое имя и часто вскакивал на ноги, и только для того, чтобы, поскулив немного, снова же ложиться спать. И всякий раз, как до него доносился из лесу какой-нибудь звук или треск ветки, он тотчас же с быстротою молнии вспоминал о Нипизе.
Она должна возвратиться! Он увидит ее наяву во что бы то ни стало!
Вера в это была частью его существования, так же как были ими солнце, луна и звезды.
Прошла зима, наступила весна, а Бари все еще продолжал навещать капканы и ловушки Пьеро, заходя иногда так далеко, что вдруг неожиданно для самого себя оказывался около двух покинутых, заброшенных избушек. Капканы уже заржавели и разжались, таявший снег разложил трупы и перья попавшихся в них животных, и валялись одни только смрадные кости. В ловушках лежали одни только остатки шерсти, а из-под снега обнаруживались скелеты лисиц и волков, умерших от отравы.
Сошел и последний снег. По лесам и оврагам запели ручьи. Зазеленела травка, и показались первые цветы. Теперь уж пора Нипизе вернуться домой!
И Бари нетерпеливо стал ее поджидать. Он стал чаще ходить к месту ее купания в лесу и навещать сгоревшую хижину и собачник. Два раза он сам бросался в воду и, плавая во все стороны, скулил, точно ожидал, что вот-вот она явится к нему из воды. А когда прошла и весна и уступила свое место лету, он почувствовал себя так безнадежно, как никогда. Цветы запестрели повсюду, и даже калина расцвела так, что походила в лесу на огненно-красные шары. Бурьян уже вырос на том месте, где когда-то стояла сгоревшая хижина, так что совсем не стало видно ее останков, а голубые фиалки перекинулись с могилы матери Нипизы на могилу Пьеро и покрыли ее всю, точно об этом постаралась сама покойница. И все это уже наступило и проходило, уже птицы отпели и вывели птенцов, а Нипиза все не возвращалась!
Наконец Бари потерял терпение, в нем вдруг что-то оборвалось, он перестал уже надеяться и мечтать и сказал Серому Омуту свое последнее «прости».
Трудно сказать, что заставило его идти, и как он расставался со знакомыми местами: с юртой, с речкой, с привычными тропинками в лесу и с двумя могилками, мирно возвышавшимися под вековой сосной. Но он ушел. Он ушел не под влиянием рассудка, а просто так: взял и ушел. Возможно, что и животными руководит какая-то неведомая сила, так же как и людьми, но только мы еще не знаем этой силы и называем ее инстинктом. Ибо, уходя отсюда, Бари обрекал себя на громадные испытания.
Они ожидали его там, на севере, и туда-то он и пошел.
Было начало августа, когда Бари покинул Серый Омут. Он не имел никакой определенной цели, но что-то вызывало в его мозгу прежние воспоминания, точно это были первые, еще неясные свет и тени, появляющиеся на проявляемой фотографической пластинке. Все то, о чем он давно уже позабыл, вдруг стало припоминаться ему теперь по мере того, как он все дальше и дальше отходил от Серого Омута. Его ранние впечатления стали вновь как бы реальными, точно в его мозгу порвались вдруг узы, связывавшие его с домом Нипизы; все картины, пережитые им в детстве, вдруг оживились. Прожитый им год жизни был для него долгим временем, целым десятилетием, пережитым человеком со всеми его опытами, радостями и горем. А уже прошло больше года, как он оставил отца и мать и свою берлогу под кучей валежника, и все-таки перед ним проносились теперь неясные воспоминания о раннем детстве, об источнике, в который он упал, когда с таким ожесточением дрался с совенком. Именно новые впечатления пробудили в нем уже заглохшие старые воспоминания: он наткнулся на то ущелье, в котором его ловили Нипиза и Пьеро. Точно это было только вчера! Он вошел в него и постоял немного около того камня, который чуть не раздавил Нипизу; потом он вспомнил о Вакайю, своем громадном друге-медведе, которого убил Пьеро, и обнюхал его белые кости, видневшиеся из-под зеленой травы и цветов, которые вылезали между ними… Отсюда он пошел к ручью, где когда-то охотился на раков и где Вакайю кормил его рыбой. Теперь уже здесь жил другой медведь, который точно так же, как и Вакайю, занимался здесь рыбной ловлей. Возможно, что это был сын или внук Вакайю. Бари пронюхал, куда он прятал свою рыбу, и целых три дня питался ею, пока не отправился далее на север.
