Шишкин Александр
Восхождение у поселка Гарм (Таджикистан)
Г А Р М — 8 9.
Обещанного, как говорится, три года ждут, но мне не захотелось ссылаться на эту поговорку, и я решил выдать Дещеревскому описание нашего Октябрьского (1989 г.) похода хотя бы не позднее, чем через год.
Во время сборов пришлось наслушаться Лешиных комплиментов по поводу моих способностей делать рюкзак из легкого сколь угодно тяжелым. (Несколько позже, в Талгаре, он заявил, что понял, как именно у меня это получается.)
Приключения начались еще при выходе. Кстати, насколько я помню, этот рабочий день был укорочен, к тому же мы дополнительно укоротили его примерно на час, из-за чего я малость пострадал: как потом выяснилось, в этот самый час меня долго и упорно звали по громкоговорителю к телефону и, естественно, не могли дозваться. А за минуту до выхода я умудрился надеть Лешины вибрамы вместо своих, но уже по дороге к автобусной остановке понял свою ошибку, поскольку они были на размер меньше моих, и быстро исправил ее.
С попутным транспортом нам, можно считать, повезло — часа через полтора уже доехали по шоссе до нужного нам места, а дальше предстояло идти пешком. Собьюсь теперь на маленькое лирическое отступление. Еще лет за пять до этого похода я как-то высказался о возможности, в силу каких-либо обстоятельств (не полезности, а всего лишь возможности!) ночного перехода в горах. С каким же тогда, мягко говоря, презрением посмотрел на меня Леша! Так вот, в этом путешествии мы ни разу (!) не остановились на ночлег засветло, все три раза (включая наше возвращение домой) ночь заставала нас в пути.
В первый день, пожалуй, ничего интересного не было. Только запомнилось как кошмарный сон мое первое знакомство с юганом. Да еще я потратил не меньше двух минут, чтобы найти «вход» в спальник, который дал мне Леша, чтобы я с ним «разобрался». Под конец мне это сильно напомнило анекдот про пьяного, который ползал вокруг бочки, считая доски. Оказалось, что спальник, действительно, просто не был сшит, а распарывал его Леша, вероятно, после каждого похода.
На второй день (т.б. в субботу) мы встали ненамного позже, чем запланировали, и двинулись вверх, к вершинкам, которые Леша ранее обозвал зубами (а может быть, зубьями) Ковалева [1]. По дороге я обнаружил, что моя ОФП, увы, заметно уступает Лешиной. Впрочем, была еще одна причина, из-за которой я тормозил подъем Дещеревского. По некоторым скальным участкам он шел, на мой взгляд, слишком раскованно, зачастую даже засунув руки в карманы, как будто высоты под ним было никак не больше полутора метров. Я же нередко пользовался четырьмя конечностями, справедливо полагая, что дурной пример не всегда должен быть заразителен. В этот день мы восползли со страховкой (в одном месте Леша страховал меня) на Левый зуб, выяснив, кстати, что до нас там уже кто-то был (но, к Лешиной радости, не туристы и не альпинисты!). Вечером решились подняться заодно и на Правый зуб. Попытка оказалась удачной, но в результате нам пришлось уже в темноте спускаться на ледник по заснеженному и обледеневшему скальному участку. Ледоруб был один на двоих и «хранился», разумеется, у Дещеревского, никаких крючьев у нас тоже не было, так что чувствовал я себя ужасно неуютно. Одако же, несмотря на все Лешины происки, нам удалось благополучно спуститься и даже найти вполне приличное место для лагеря.
В воскресенье утром мы начали свои ратные дела с покорения Шхельды [2] — так Леша обозвал одну из окрестных вершинок — и, вероятно, совершили первовосхождение. (В этом не было ничего странного, поскольку местных альпинистов в Гарме нет, а москвичи и пр. если уж приезжают в Таджикистан, то лезут на более серьезные горы.) Потом забрались еще на одну горку, которую Дещеревский окрестил Декольте — из-за весьма своеобразной формы верхней части ледника на одном из склонов этой горы.
Далее встал вопрос, стоит ли ограничиваться достигнутым или все-таки тронуться на штурм еще и Среднего зуба. Я честно и откровенно предложил спускаться вниз, потому что уже чувствовал себя несколько уставшим, да к тому же ночные переходы и переползания успели мне надоесть. Но Дещеревский был готов идти вверх хоть в гордом одиночестве, а поскольку мне не хотелось бросать его на произвол скал и ледника, пришлось отправиться вместе с ним.
Как я уже упомянул, ледоруб у нас был один. В какой-то момент (мы тогда проходили очередной неприятный участок, я шел впереди) я попросил Лешу в случае, если он вдруг полетит вниз, бросить мне этот ледоруб, чтобы добро не пропадало. Дещеревский заявил в ответ, что обязательно это сделает, причем постарается бросить как можно сильнее и точнее, а затем потребовал, чтобы этот маленький диалог непременно был внесен в мой отчет о походе.
До верха Среднего зуба оставалось совсем немного, и тут мы наткнулись на участок, проходить который можно было лишь со скальными крючьями. На всякий случай Леша с моей сопливой страховкой разведал ближайшие метры этого участка и подтвердил поставленный диагноз.
Рядом со Средним зубом маячила еще одна вершинка, которая тоже привлекла Лешино внимание, хотя на меня впечатления не произвела. Мы вдвоем добрались почти до самой макушки, но по последнему, предвершинному, скальнику Леша уговорил меня не лезть, поскольку это отняло бы лишнее время (сам он лазил, напомню, значительно быстрее меня). Похоже, что-то основательно стукнуло ему в голову, посколько он решил дать этой горке имя Малого Абая.
После спуска с М. Абая Дещеревский сообщил мне о своем намерении залезть в одиночку на Средний зуб. Отговаривать его явно не имело смысла, хотя я попытался это сделать; подниматься в его темпе мне было уже совершенно не по силам, и я согласился потихоньку спускаться к лагерю. Мы ликвидировали содержимое последней консервной банки (кстати, в Лешиных походах количество покоренных вершинок ограничивалось прежде всего количеством консервных банок), и двинулись в противоположные стороны. К счастью, обошлось «без единого трупа», хотя, судя по Лешиному рассказу, у него было очень много шансов загреметь с покоренного зуба.
Свернув лагерь, тронулись вниз. Время сильно поджимало, а нам предстояло сбросить больше двух километров высоты, причем местами попадались скальные участки.
Еще в первый день похода Леша толкал мне теорию троп в Таджикистане, а тут случайно выяснилось, что я имею чисто атмосферные представления о тропосфере и тропопаузе, и он принялся ликвидировать этот жуткий пробел в моем образовании. Объяснения звучали приблизительно так: «Тропосфера — это участок с большой плотностью троп…», «Тропопауза — это пространство между двумя тропосферами…» и так далее.
