Глава I
ПОРАЗИТЕЛЬНЫЙ НАРОД ЭТИ ФРАНЦУЗЫ!
— Говорите, сударь, я вас слушаю.
— Сударь, имею честь просить у вас руки мисс Уоткинс, вашей дочери.
— Руку Алисы?…
— Да, сударь. Мое предложение, похоже, вас удивляет. Но мне, право, трудно понять, что в нем такого уж необычного. Мне двадцать шесть лет. Я — горный инженер, Политехническую школу кончил вторым учеником. Родители мои люди хоть и небогатые, но почтенные и уважаемые. Стоит вам пожелать, и это тотчас подтвердит господин французский консул в Капской провинции[1]или мой друг Фарамон Бартес, неустрашимый охотник, хорошо известный вам, да и всем жителям Грикваленда. Сюда я прибыл с научной миссией от Академии наук и французского правительства. За прошлый год мой институт присудил мне Гударовскую премию за работы по химическому составу вулканических скал Оверни[2]. Моя записка об алмазоносных пластах Вааля[3] уже почти закончена и, без сомнения, будет одобрена научным миром. По возвращении из этой поездки я должен получить должность штатного профессора в парижской Горной школе и уже просил оставить за мной квартиру на четвертом этаже по Университетской улице в доме сто четыре. Жалованье мое с первого января следующего года будет увеличено до четырех тысяч восьмисот франков. Благодаря дополнительной оплате научных работ и экспертиз, а также академических премий и публикаций в научных журналах общая сумма моих доходов почти удвоится. Смею добавить, что при скромных личных потребностях мне для счастья ничего больше и не надо. Имею честь, сударь, просить у вас руки мисс Уоткинс, вашей дочери.
По одному лишь твердому и решительному тону этой краткой речи легко было понять, что для дипломированного инженера и ученого-химика Сиприена Мэрэ сделалось привычкой идти к намеченной цели прямиком и выражаться с предельной откровенностью. Впечатлению от только что произнесенной речи ничуть не противоречило и выражение его лица — лица молодого человека, поглощенного высокой наукой и отдающего светской суете лишь самую необходимую дань.
Каштановые, бобриком, волосы, коротко подстриженная рыжая бородка, простого покроя дорожный костюм из серого тика, соломенная шляпа за десять су, которую он при входе учтиво пристроил на стуле — притом, что его собеседник, с обычной бесцеремонностью англосакса[4], невозмутимо оставался в головном уборе,— весь облик Сиприена Мэрэ свидетельствовал о серьезном уме, а ясный взгляд его глаз говорил о чистосердечии. Следует еще добавить, что этот молодой француз в совершенстве владел английским языком, как если бы долгое время жил в истинно британских графствах Соединенного Королевства.
Хозяин дома, слушая своего гостя, покуривал трубку с длинным чубуком. Он сидел в деревянном кресле, положив вытянутую левую ногу на соломенный табурет и облокотившись на край грубо сколоченного стола, где стоял кувшин джина. На Джоне Уоткинсе были белые брюки, куртка из грубого синего полотна и рубашка из желтоватой фланели,— без жилета и галстука. Из-под полей огромной фетровой шляпы, словно бы намертво привинченной к седой голове, выпирало одутловато-круглое лицо такого багрового оттенка, словно оно пропиталось смородиновым желе. На этой малопривлекательной физиономии с торчавшими там-сям клочками жесткой бороды цвета репейника проглядывали сквозь узкие прорези маленькие серые глазки, не светившиеся ни терпением, ни добротой.
В оправдание мистера Уоткинса следует сказать, что он нестерпимо страдал от подагры, и это вынуждало его обматывать свою левую ногу тряпками, а в Южной Африке, не менее чем в иных местах, подагра отнюдь не способствует смягчению характера у людей, чьи суставы стали ее добычей.
Все описанное происходило на первом этаже фермы мистера Уоткинса, вблизи 29° широты к югу от экватора и 22° долготы к востоку от парижского меридиана, близ восточной границы Оранжевого Свободного государства на севере британской Капской колонии, в центре Южной, или англо-голландской Африки. Эта страна, где по правому берегу реки Оранжевой проходит граница южных пределов пустыни Калахари и которая на старых картах обозначалась как страна Гриква, лет десять назад по праву обрела название «Diamonds-Field», или «Поля Алмазов».
Гостиная, где происходила встреча, обращала на себя внимание прежде всего роскошью своего убранства, резко контрастировавшей с непритязательностью самого жилища. Пол, к примеру, был просто земляной, но при этом кое-где покрыт пышными коврами и дорогими мехами. На стенах, никогда не знавших обоев, висели великолепные часы из чеканной меди, ценное оружие разного происхождения, английские миниатюры, вставленные в роскошные рамы. Обитый бархатом диван соседствовал с деревянным, крашенным белой краской столом, пригодным разве что для кухни. Кресла, прибывшие прямиком из Европы, понапрасну раскрывали свои объятия мистеру Уоткинсу, который предпочитал им старый табурет, сбитый когда-то его собственными руками. В целом нагромождение ценных вещей и особенно мешанина из шкур пантер, леопардов, жирафов и гепардов, в беспорядке разбросанных по креслам, диванам и табуреткам, придавали этому залу варварски роскошный вид.
По внешнему виду потолка легко угадывалось, что дом не надстраивался и имел лишь один этаж. Как принято в этой стране, его кровля была сооружена частью из досок, частью из глины и покрыта листами рифленого цинка, положенного на легкую деревянную конструкцию. Бросалось в глаза и то, что строительство этого жилища только-только завершено. И впрямь, стоило выглянуть в какое-нибудь из окон, чтобы тотчас, справа и слева, обнаружить пять или шесть брошенных построек, одинаковых по назначению, пребывавших в состоянии постепенного одряхления. Все эти дома мистер Уоткинс последовательно один за другим строил, обживал и бросал после очередного обогащения, так что теперь они воспринимались как вехи его роста. Самый отдаленный из них был сложен из обычного дерна и заслуживал названия разве что шалаша. Материалом второго служила глина, на третий пошли уже глина и доски, а на четвертый — глина и цинк.
Все четыре строения возвышались на холме возле слияния Вааля и Моддера. Вокруг, насколько хватало глаз, на юго-запад и север простиралась скучная голая равнина, покрытая красноватой, сухой, растрескавшейся почвой, которая лишь кое-где поросла редкой травой да отдельными пучками обросшего шипами кустарника. Совершенное отсутствие деревьев составляет отличительную черту этого печального кантона[5]. А если иметь в виду, что из-за несовершенного транспортного сообщения с морскими портами здесь нет и керосина, то не приходится удивляться тому, что для домашних нужд жители жгут навоз.
