Антуан Шоллье - Через Атлантику на гидроплане

В последнее время во Франции нередки случаи сотрудничества двух и даже нескольких писателей. Авторы романа «Саргассово море» (Через Атлантику на гидроплане) — Антуан Шоллье и Анри Лесбро, в возрасте около 30 лет, еще с детства связанные дружбой, учились в одном и том же колледже и оба участвовали в европейской войне. Шоллье — убежденный модернист; Лесбро тяготеет к классикам.

Несмотря, однако, на различие литературных вкусов, они в сотрудничестве друг с другом написали несколько романов. Шоллье с 1917 года после тяжких ран прикован к креслу, всякое движение для него мучительно. Пером водит Лесбро, но определить долю участия каждого в этом совместном творчестве невозможно. Они обдумывают план романа и вместе работают над чеканкой каждой фразы.

Предлагаемый роман имеет главным местом своего действия часть Атлантического океана, на многие тысячи километров покрытую водорослями.

Это так называемое «Саргассово море». Название это происходит от одной из разновидностей водорослей «Саргасс». Саргассы — необычайно разветвленные и цепкие водоросли серо-зеленого цвета, нередко образующие обширные и непроходимые заросли. Такого рода обширное скопление, известное под названием «Саргассова моря», расположено в Атлантическом океане и тянется от Канарских островов до Зеленого мыса. Морские течения уносят растущие у берегов водоросли в неподвижные области океана, где они и сбиваются в громадные поля. Предположение авторов о существовании в центре одного из таких скоплений неизвестного острова является теоретически допустимым. Суда старательно обходят такие места. Как известно, именно скопления саргассов задержали на четырнадцать дней корабли Христофора Колумба, когда он первый раз отправлялся к берегам Америки.

Роман написан с большой любовью и подъемом; в совершенно вымышленной обстановке в нем слышатся отголоски диссонансов жизни и воззрений современного западно-европейского общества. Особенность предлагаемого произведения: смелая фантастика, вправленная в раму совершенно точных и научно-проверенных фактов.

Нас было шестеро в студии Франсуа Витерба, невдалеке от Булонского леса.

Надвигалась ночь, в широко раскрытые окна проникал аромат цветущих деревьев. Центром нашего внимания был Витерб. Его фигура стройно вырисовывалась в облаках табачного дыма. Перед ним был столик со всеми приспособлениями для коктейля. Нам доставляло удовольствие созерцать, как этот диллетант с серьезным видом, точно священнодействуя, приготовлял ледяной напиток.

Мы сосредоточенно молчали.

Вдруг раздался взрыв смеха, — молоденькая Лели Бобсон не могла больше вытерпеть такого серьезного настроения. Это была маленькая английская танцовщица. Пьер Сандо, лейтенант авиационного центра Сен-Сира, несколько дней тому назад пригласил ее лететь на аэроплане в Париж.

— Неужели у меня такой смешной вид, мадемуазель? — спросил Витерб, занятый тщательным отсчитыванием ложечек толченого льда. — Я считаю, что и маловажное дело следует исполнять в совершенстве. Приготовление коктейля тоже требует сосредоточенного внимания.

— Лели, — объявил Сандо, — вы бестолковы, вы не знаете, что Франсуа, квалифицированный химик, лауреат академии наук, в настоящую минуту воображает, что вернулся к своим заброшенным ретортам.

— Как, неужели вы еще и химик? — спросила англичанка. — Я знала только, что вы авиатор.

— О, Витерб универсальный человек, — заявил Анри Брессоль, отряхивая свою трубку. — Он музыкант, поэт, химик, выдающийся эллинист, техник, авиатор, холостяк...

— Довольно, довольно, — прервал его Витерб, — коктейли готовы... — и он, подражая манерам метрдотеля, поставил поднос на кончики пальцев и принялся ловко разносить ледяной напиток.

Я с улыбкой наблюдал, как мой друг останавливался перед каждым гостем, предлагая в остроумных выражениях только что приготовленное угощение.

Он был необычайно грациозен во всех своих движениях. Его стройное тело, закаленное постоянным спортом, отличалось крепостью и гибкостью. Тщательно выбритый, с блестящими глазами, он выглядел моложе своих тридцати семи лет; во всей его фигуре и манерах бросалось в глаза даже самому поверхностному наблюдателю какое-то особое благородство.

Забавный контраст по отношению к нему представлял наш старый друг, толстяк-каррикатурист Фрика, важно восседавший в качалке. Возбужденный любимым обедом, которым нас угостил Витерб, он энергично жестикулировал своими короткими руками, доказывая Сандо, что в искусстве сегодняшние анархисты завтра окажутся классиками. Казалось, что в эту минуту он планирует за три тысячи миль от всякой реальности, может быть, потому, что Лели Бобсон, медленно потягивая коктейль, щекотала авиатора, засунув за ворот свой розовый пальчик. Пьер Сандо был товарищем Витерба по эскадрилье, и опасности, которые приходилось им сообща переживать, укрепили их давнюю дружбу.

— Вот бы этот напиток да в Южный Тунис, — заметил Брессоль, опуская свой стакан, — при 52 градусах в тени это было бы получше солоноватой воды из бурдюков...

— 52 градуса в тени! — воскликнул Фрика, хватаясь обеими руками за голову.

Брессоль, поощренный этим возгласом, стал рассказывать о своей последней поездке к Хадамесу, преувеличивая прелесть езды на верблюдах. Он недавно вернулся из Туниса, куда ездил, чтобы на месте изучить остатки великой арабской культуры в нынешних французских колониях. Он был очарован Африкой и во всяком разговоре при случае восторженно отзывался о ней, заявляя, что отныне его настоящее отечество — Северная Африка.

Витерб подошел ко мне, протянул стакан, а себе взял последний оставшийся стакан.

— Мой дорогой друг, — сказал я ему, — пью за полнейший успех твоего предприятия.

— Спасибо, мой дорогой Лорлис, — ответил он, дружески трепля меня по плечу, и мечтательно уселся рядом со мной в кресло, рассеянно прислушиваясь к восторженным рассказам Брессоля.

Удивительный парень этот Витерб! Я познакомился с ним еще до войны в одной из таверн Латинского квартала, которую облюбовала группа передовых поэтов. Я сразу заметил его необычайную чуткость к классической культуре и чрезвычайную начитанность; дружба, почти братское отношение установились между нами; он мне рассказал всю свою жизнь. С раннего детства он рос сиротой; это был чрезвычайно одаренный человек, но сосредоточивший свое внимание исключительно на развитии своего «я». Все его интересовало; во всем он достигал успеха, но ни на чем не мог остановиться. Он увлекался поэзией; потом вообразил на некоторое время, что его пленяет химия, но внезапно, после путешествия в Афины, занялся изучением греческой литературы и культуры. Даже среди членов института он был известен как выдающийся эллинист. Война прервала его занятия. Он сделался авиатором; умственные интересы сменились страстным увлечением спортом. Очень скоро он стал прославленным летчиком. Его смелость граничила с безрассудством. Когда по окончании войны мы встретились, я спросил, какие у него сейчас планы на будущее. Оказалось, что он очарован авиацией и хочет выработать новую конструкцию аэроплана, имея целью перелет через Атлантический океан.