Титлов. Едва затихли двигатели, вниз по трапу буквально скатилась фигура в кожаной куртке. Я первым попал в объятия старого приятеля штурмана Льва Рубинштейна. Он то прижимал меня к себе, то, отстранившись, вглядывался в мое лицо, словно пытаясь отыскать следы зимних испытаний, с умилением разглядывал мою ассирийскую бороду.
- Ну молодчина, - то и дело повторял он. - И вообще вы все молодцы. Нам Мазурук еще на Врангеле рассказал, что вам пришлось пережить.
С Титловым прилетел еще один кинооператор - Саша Кочетков, непременный участник всех высокоширотных экспедиций, ученик и помощник знаменитого Марка Трояновского, с именем которого связана не одна полярная эпопея.
Погода стояла отличная. На небе ни облачка. Тридцатиградусный мороз приятно щипал щеки и нос. Только легкий ветерок сдувал снежную пыль с верхушек торосов.
Следом за Титловым снова прилетел Мазурук. Пока грузились самолеты, Мазурук и Титлов, прихватив с собой кинооператора, отправились, в сопровождении Сомова навестить старый лагерь.
Вернулись они потрясенные увиденным.
- Сказать честно, я не ожидал такого, хотя в Арктике многого насмотрелся, - сказал Титлов, покачивая головой. - Уж очень страшные эти валы торосов. Даже сейчас. А представляю себе, что здесь творилось, когда они наступали.
- Да, в опасную вы попали переделку, - сказал Мазурук. - Но молодцы. Все выдержали, со всем справились. Настоящие герои.
Мазурук взлетел, а следом за ним Титлов, забрав с собой еще двоих - Макара Никитина и Сашу Дмитриева. А мы, оставшиеся, возвращаемся в наши опустевшие палатки.
Яцун устраивается на койке улетевшего Яковлева. Монотонно гудит паяльная лампа. Покачиваются подвешенные для просушки унты и куртки. В запотевший круг иллюминатора льется солнечный свет. В его широком луче резвятся серебристые пылинки. Где-то потрескивает лед и тихонечко посвистывает ветерок в вентиляторном отверстии.
Последняя ночь на льдине. Неужели последняя? Даже не верится. Неужели все осталось позади: холод, испытания, опасности? Но чувство радости смешивается с грустью.
11 апреля.
Последний день на льдине. Неужели конец? Этот вопрос чувствуется во взглядах каждого из нас. Почти все грузы уже сложены на аэродроме, ожидая своего часа.
Прилетевшие Мазурук с Аккуратовым начали было торопить нас с отъездом, но поддались на нашу общую просьбу - принять участие в последнем торжестве - дне рождения Кости Курко. Я решил блеснуть перед гостями своими кулинарными талантами: Изготовил щи из свежей капусты, добавив в них обломок "ветчинного бульона", нажарил антрекотов, открыл последние баночки с икрой, наварил картофеля, настругал мороженую нельму. (На коронный кекс меня уже не хватило.) Стол украсили бутылки шампанского и гора салата из овощей, привезенных летчиками (кстати, как и нельма, антрекоты и картофель). После скромных возлияний и чая все отправились в старый лагерь.
- А что будем делать с фюзеляжем? - спросил Сомов, повернувшись к Мазуруку.
- А зачем с ним возиться? Пусть себе лежит, как лежал до святого пришествия, - сказал Илья Павлович, недоуменно пожав плечами.
- Так с меня в Москве шкуру спустят, если мы его не уничтожим, - сказал Сомов. - Только как его ликвидировать, ума не приложу. Аммонал у нас закончился. Да и будь у нас его хоть тонна, мы бы трехметровый лед все равно не пробили.
- Может быть, ПАРсами попробовать, - подсказал Комаров, - они горят, как звери.
- Они-то горят, а дюраль вряд ли, - заметил Яковлев. .
- Еще как горит, - сказал, ухмыльнувшись, Аккуратов. - Помнишь, Илья Павлович, ту историю с пожаром машины Черевичного?
- Еще бы, - отозвался Мазурук.
- Так дюраль запылал не хуже сухого полена.
- Ну что ж, может, попробовать для очистки совести? - согласился Сомов. - Давай, Михал Семенович, неси свои ПАРсы (парашютные осветительные авиационные ракеты).
Комаров с Яковлевым отправились в палатку-мастерскую и приволокли полные нарты завернутых в промасленную бумагу метровых трубок. Их затащили внутрь фюзеляжа, протянули бикфордов шнур. Все, на всякий случай, укрылись за торосами. Но, видимо, пролежавшие под снегом в течение полугода ракеты так отсырели, что даже не пшикнули.
- Ладно, - сказал Сомов, махнув рукой, - семь бед - один ответ.
Собрав остатки имущества, мы возвратились в лагерь. Последняя палатка все еще сиротливо чернела после учиненного разгрома. Ее разобрали без особых хлопот, погрузили на нарты и окружили мачту, на которой трепетало алое полотнище, развевавшееся 376 дней над арктическими льдами. Сомов обрезал фал, и флаг медленно, словно нехотя пополз вниз. Раздался залп, второй, третий. Все. Финиш. Дрейфующая станция "Северный полюс-2" прекратила свое существование.
Комаров сел за баранку, выжал сцепление и дал газ. Машина медленно покатилась на аэродром. Мы потопали следом за ней. Дорогу за ночь перемело, и нам то и дело приходилось вызволять газик из глубоких сугробов. Ветер усилился, швыряя в лицо горсти снега. Наконец машина выбралась на лед аэродромной полосы и увеличила скорость. Позади нее из стороны в сторону болтались тяжело груженные нарты. Из притороченного к ним большого ящика с решеткой выглядывали растерянные мордочки щенков. Мы разобрали последнюю палатку, служившую убежищем для строителей аэродрома, и один за другим поднялись по стремянке в мазуруковский "ил", где бортмеханик Камирный уже накрыл для гостей стол. Только Ваня Петров со своими громоздкими ящиками, набитыми оборудованием гляциологов, погрузился в самолет Титлова.
Двигатели прибавили обороты, и машина, набирая скорость, покатилась по полосе. Быстрее, быстрее. И вот уже колеса оторвались ото льда. Мы в воздухе. Мазурук делает прощальный круг над руинами лагеря. Мы до боли в глазах всматриваемся в черные пятачки вросших в лед палаток, грозные валы торосов и уже поредевший столбик дыма над костром.
Прощай, льдина! Прощай!!!
Переночевав у гостеприимных хозяев острова Врангеля, мы наутро вылетели в Москву. Снова замелькали знакомые названия городов и полярных поселков, только в обратном порядке: Певек, Тикси, Челюскин, Хатанга, Нарьян Map. А вот и ночная Москва встречает нас россыпью огней и полным безлюдьем аэродрома. Итак, мы снова дома.
Постепенно привычная жизнь вошла в свою колею, с привычными хлопотами и заботами. Я отгулял отпуск в Кисловодске, сообщив под страшным секретом своим родителям, что все эти месяцы пребывал на льдине, вызвав потоки слез у матери и тяжелые вздохи у отца. В октябре, возвратившись в Москву, я первым делом отправился на Разина, 9.
Люда Ольхина встретила меня радостной улыбкой.
- Доктор, мы уже вас третий день разыскиваем. Быстренько к Кузнецову.
Я зашел в знакомый кабинет. Александр Алексеевич поднялся, вышел из-за стола и, протянув руку, сказал:
- Поздравляю
