– Один раз брали координаты? – без особой надежды спросил Семенов.
– Трижды! Сам себе не хотел верить.
– Это вы нарочно, – проворчал Семенов, пряча листок. – Радиограммы пачками получаете, домой рветесь, – вот и гоните Льдину на чистую воду.
– Зимой «козлом отпущения» был Рахманов, а теперь, видимо, пришла моя очередь.
– Ваша, – согласился Семенов. – Если ребята узнают, что нас устойчиво несет «под горку», в открытое море, – кто будет виноват? Астроном!
В декабре Льдина долго петляла в приполюсном районе, то оказываясь на расстоянии пятидесяти – шестидесяти километров от заветной точки, то отдаляясь от нее. А к Новому году северо-восточный ветер с порывами до тридцати пяти метров в секунду стремительно погнал Льдину от полюса. И хотя ветер не был единственным фактором, определяющим линию дрейфа, молодежь в кают-компании изощренно ругала и проклинала пургу, а вместе с ней «бога погоды» Рахманова, возлагая на него главную ответственность за то, что Льдина явно уходит в сторону от полюса, и, следовательно, торжественная церемония смазки земной оси и выдача дипломов не состоятся. Семенов вслух сочувствовал первачкам; а про себя посмеивался над их горем: сам он дрейфовал через полюс (точнее, Льдина прошла в трех километрах восточнее, и несколько энтузиастов отправились к полюсу пешком, определились и сфотографировались на фоне флага), но особенно волнующих ощущении при этом не испытал. После папанинской четверки на земной макушке побывало много народу, никак не меньше полусотни, а раз так, то прелесть первооткрывания отсутствовала и гордиться было нечем. А вот что действительно плохо, так это то, что если дрейф будет продолжаться с такой скоростью, возможны всякие неожиданности… Сегодня же нужно проверить, в каком состоянии запасной аэродром.
Последние слова, задумавшись, Семенов произнес вслух.
– Опасаетесь подвижек? – спросил Груздев.
– В ближайшие дни, по-видимому, пересечем гринвичский меридиан и войдем в западное полушарие, – продолжал размышлять Семенов. – Нас явно выносит в район между Шпицбергеном и Гренландией, немного, пожалуй, южнее линии дрейфа папанинской Льдины.
– Опасаетесь подвижек? – повторил Груздев.
– Дались вам эти подвижки! Ладно, я к Томилину. Кстати, можете меня проводить, там для вас лежит радиограмма. Наверное, – Семенов сощурил глаза, – от бабушки.
– Не будь вы начальник станции, – Груздев вздохнул, – я бы вам сказал несколько исключительно теплых слов!
И побежал в радиорубку.
В этот день, однако, навестить запасной аэродром Семенову не удалось.
К обеду небо стало покрываться рваными перистыми облаками, а спустя несколько часов его сплошь затянули зловещие чечевицеобразные облака, похожие то ли на дирижабли, то ли на подводные лодки, и пошел сухой игольчатый снег. Этим приметам, припомнил Семенов, Андрей верил больше, чем своим «игрушкам»: быть пурге. Ожидаемая, она все-таки налетела по-разбойничьи внезапно и с гиканьем, воем и свистом стала разгонять людей по домикам. А вскоре темная пелена облаков слилась с густой снежной мглой, взметнувшейся с поверхности, и вся эта масса сорвавшейся с цепи атмосферы обрушилась на станцию.
Груздев, который после потери своего домика «снимал койку» у начальника, играл с Барминым в шахматы, а Семенов сидел за столом, углубившись в бумаги. Только что Томилин зачитал по телефону радиограмму Свешникова: «Связи выносом станции Гренландское море личный состав решено эвакуировать тчк Отряд Белова вылетел Землю Франца-Иосифа тчк Держите связь дважды сутки сообщайте обстановку». Что ж, Свешников прав, рисковать ни к чему. Значит, остается не несколько недель, а, быть может, несколько дней…
– И он полными слез глазами последний раз посмотрел на своего ферзя! – делая ход, продекламировал Груздев.
– Но тут слезы его высохли, – торжественно изрек Бармин, – и он объявил погибающим ферзем сначала шах!..
Груздев встрепенулся.
– Я еще не успел отнять руку!
– А «тронуто-хожено» договорились?
– Вы буквоед и бюрократ! Кому я вчера коня простил?
– Не помню. Кажется, Корешу.
– Между прочим, Кореш более благородный партнер!
– Переквалифицируйтесь на «чечево», Гоша. В шахматы ведь думать надо!
– Выгоню! – пригрозил Семенов.
Бармин и Груздев продолжали переругиваться шепотом, а Семенов положил перед собой карту, изрядно потрепанную и засаленную, и пунктиром нанес предполагаемую линию окончания дрейфа. Тяжелый район, в него есть только вход – ни разу за время существования дрейфующих станций они не возвращались отсюда «на круги своя». Всегда было так: отсюда станцию несло к берегам Гренландии, и там они заканчивали свое существование…
Дрейф был тяжелый, думал Семенов, но он подходит к концу, и программа научных исследований в основном выполнена. Время дрейфовать прошло, наступает время возвращаться. Новая смена сюда не прилетит… Жалко бросать ломики, дизельную, тракторы, но вывозить их на материк – себе дороже…
Семенов отложил карту и вновь углубился в бумаги. По старой привычке над отчетом он старался работать на зимовке, ибо знал, что по возвращении домой на него сначала нахлынут соблазны – радости Большой земли, потом закрутят – завертят будни и в результате отчет придется сочинять в отпуск.
«За 337 дней, – писал он, – станция, высаженная в точке с координатами 74 градуса 31 минута северной широты и 177 градусов 20 минут западной долготы на двадцать третье марта продрейфовала в Северном Ледовитом океане со всеми петлями и зигзагами 2048 километров, что составляет среднюю скорость дрейфа 6, 08 километра в сутки. Площадь Льдины в начале дрейфа была 2, 1 на 2, 6 километра, а к двадцать третьему марта – 0, 6 на 0, 4 километра. Таким образом, в результате разломов и торошения общая площадь, занимаемая станцией, за время дрейфа уменьшилась в 22, 7 раза…»
Семенов перечитал последнюю строчку и поморщился. Рано ты занялся подсчетом, отец-командир, неодобрительно подумал он, дрейф-то еще не закончен. К тому же пурга завернула, а после нее жди всяких пакостей. И тут же по ассоциации («отец-командир» – так многие стали его называть с легкой руки Филатова) ему пришло на память филатовское пророчество:
– Не Льдину ты выбираешь – судьбу…
Пурга злодействовала трое суток, а когда показалось Солнце и Груздев взял координаты, мы ушам своим не поверили: за семьдесят часов Льдина продрейфовала пятьдесят один километр!
– Шутки в сторону, товарищи полярники! – заявил Костя. – Льдина не пароход!
