У нас есть железная печка, в устье ручья прошлогодний шторм загнал плавник, и мы весело проводим вечер, несмотря на вой ветра. Завтра мы возвращаемся домой — какое хорошее слово «домой»!
Завтра в самом деле мы можем выехать — ветер стих. И нас обуревает дерзкое желание — пройти прямо в Певек наискось через всю губу. Это пересечение еще длиннее предыдущего, отсюда не видно даже вершины Певекской горы, хотя она более 600 м высоты. Смело мы пускаемся на северо-восток, направляя нос шлюпки на горизонт, несколько левее едва видимых вершин восточных гор Детайпиан. Слабая рябь, ветра почти нет; и только мотор что-то шалит: время от времени в нем раздается странный стук, резкий и короткий. За два дня Толе не удалось выяснить его болезнь — надо разобрать его как следует.
Проходит час, мы отошли километров на десять от берега — и положение резко меняется: с юго-востока подымается сильный ветер. Волны быстро нарастают, и со всех сторон видны крутые их гребни с белой пеной. Несмотря на поднятые брезентовые стенки, лодку захлестывает. Надо переменить курс, чтобы волна не била так прямо в борт. Постепенно мы склоняемся к югу, идем уже к Турырыву, но ветер все сильнее, и положение наше становится рискованным. Шлюпка каждую минуту встает на дыбы и затем с силой хлопает носом о волну. Мотор не внушает доверия, не говоря уже о том, что стуки в нем продолжаются. Самое его положение на корме очень опасно: в любой момент его может захлестнуть волной, и тогда он остановится. А завести капризный подвесной мотор на волне не так-то просто. Кроме того, наливать бензин в бак надо высунувшись над кормой, и половина бензина при этом проливается.
Мы принуждены, наконец, бежать под защиту южного берега. Он очень плоский, и ближе чем за полкилометра к нему не подойдешь, даже на нашей шлюпке. И здесь также сильно хватает ветер, особенно, когда надо отходить опять в губу, огибая косы и мели двух устьев реки Чаун. На низкой плоской тундре видны пирамиды опознавательных знаков, поставленных у обоих устьев, здание фактории, серьге стволы плавника и толстые белые чайки на желтом песке пляжа. Ветер срывает пену с коротких крутых волн, а когда мы отходим из-за мелей в море, снова хлещет через борт.
Так идем мы до вечера к знакомой нам тихой гавани Турырыва. Здесь песчаная бухточка стала еще меньше, а вход в нее еще более узким. Но все так же тихо и уютно.
Утром не хочется уходить отсюда на север — в Певеке, наверно, холодно. Мы оттягиваем отъезд, бродим по холмам, но надо все же ехать. И в полдень, забрав новую порцию сухих водорослей, мы пускаемся в путь по несколько утихшему морю. Навстречу пыхтит кавасаки — из Певека тащится в Чаун последний в этом году караван кунгасов. Эти кунгасы так и не успели вернуться в Певек: в устье Чауна захватил их 1 октября речной лед, и только кавасаки проскочил обратно; море замерзло позднее.
Длинный шестичасовой переход к мысу Валькумей мы совершаем спокойно. Попутный ветер весело подкатывает волны под корму, и хотя мотор время от времени зловеще постукивает, мы не обращаем на него внимания: через несколько часов мы уже дома. Но мотор решает иначе: за месяц он отстукал уже 800 км, хватит. И как только стемнело, он остановился. Денисов выясняет, что сорвана шпонка. Пока он меняет шпонку, мы с Ковтуном гребем, чтобы не отнесло в море. Через полчаса шпонка вставлена, но скоро и она срывается, и экспертиза устанавливает, что сломалась шестеренка. Приходится последние 10 км пройти на парусах. У нас на шлюпке всегда лежат весла, мачты и парус — эти самые надежные средства передвижения.
Ветер тянет слабо и, когда мы заходим за Певекскую гору, совсем стихает. Приходится опять садиться за весла и тихонько шлепать вдоль косы. Темный силуэт нашего дома наконец выползает из тени горы, видны аэросани, куча груза, кресты соседних могил. Мы дома.
П. Антокольский
Мы вовремя успели вернуться в Певек: через день начался шторм с севера и севе-о-запада, продолжавшийся шесть дней; губу нагнало много воды, и уровень ее поднялся больше чем на метр. Волны,1 казалось, хотели перебраться через галечный вал и опрокинуть наш дом. Они тащили водоросли — большие полотнища ламинарий, какую-то грязь, сучья, стволы и свечки. Да, самые настоящие свечки, но не такие, какие делали в те годы у нас в Союзе, а более короткие и толстые, так что можно ставить их на стол без подсвечников.
Я сразу узнал их: это американские свечи, которые завозили одно время в Якутию и Чукотку вместе с другими товарами из Америки фрахтованные американские суда, когда наш торговый флот был еще недостаточен для обслуживания Северо-Востока.
Наверно, наконец, растрепало штормами шхуну «Элизиф», которую в 1925 г. затерло льдами у мыса Биллингса.
Она лежала с тех пор на мели, и каждый год зимой из нее добывали вымораживанием часть груза и вывозили в ближайшие фактории.
Когда прекратился шторм, с о. Большой Роутан приехал живущий там чукча Аттык и рассказал, что на остров кроме множества свечей выкинуло 13 бочек газолина— такого же, как был на «Элизифе», — и банки с сушеным картофелем. Позже пришло известие, что на мыс Шелагский выкинуло нос шхуны, и из него там сделали крышу строящейся школы; а приехавшие зимой с востока рассказали, что у мыса Биллингса по берегу тянутся размотанные куски мануфактуры, перевитые водорослями и забросанные галькой, И чукчи делают себе из сукна покрышки для яранг. Сукно, впрочем, пролежав 5 лет в воде, частью уже подгнило.
Неудивительно, что «Элизиф», простояв пять лет, разнесена на куски лишь в этом году; после нескольких тяжелых ледовых лет, когда льды блокировали чукотское побережье, впервые здесь свободно гуляют волны. И «Элизиф», корпус которой был наполнен льдом, не таявшим и летом, потеряла теперь это внутреннее крепление, внезапно растаявшее, и неистовый осенний шторм разметал на пятьсот километров вдоль по берегу корпус шхуны и остатки груза.
Для окрестностей Певека этот шторм был благодетелен — снова нанесло плавник на берега, где все топливо было уже подобрано при дровозаготовках. Теперь опять берег покрыт густым слоем древесной мелочи, водорослями, стволами.
Наша жизнь все теснее замыкается в доме. Сначала мы вносим все новые и новые усовершенствования: надо в маленькую кубатуру комнат заключить максимум комфорта. Перетолчин все прилаживает полочки, койки, делает стол, табуретки. Металлические изделия — это обязанность Курицына. Из его искусных рук выходит множество предметов, которые украшают наш дом. Во-первых, плита, сделанная из толстого железа и обложенная внутри кирпичом. Долго обсуждается вопрос о том, вывести ли трубы прямо вверх или по традиции всех северных жилищ сначала обвести трубы вокруг стен, чтобы лучше обогреть комнату. Наконец обе спорившие стороны пошли на компромисс, и печь получила одно длинное колено, которое пересекло половину комнаты и было выведено в отверстие над обеденным столом. Из этой трубы зимой жидкие возгоны капали нам в тарелки с супом, пока на стыках всех колен не подвесили жестянок.
