Мы с Ариунболдом договорились, что я сообщу ЮНЕСКО о новом направлении, которое принял проект, а Ариунболд начнет искать лошадей и подберет подходящий состав участников экспедиции с монгольской стороны.
После моего первого визита в качестве сопровождающего туристической группы я приезжал в Улан-Батор еще дважды — в октябре 1989 года, а затем в апреле следующего года. Каждый раз я пытался добиться принятия четкого плана экспедиции, надеясь, что амбициозные, но весьма смутные замыслы Ариунболда приобретут некоторую определенность. Стремясь как можно скорее приступить к реализации хотя бы части проекта, я предложил Ариунболду уже этим летом проскакать верхом вместе с его группой через всю Монголию, до самой советской границы, и там оставить лошадей. Таким образом они приобретут практический опыт, на который можно будет затем опираться при планировании трансконтинентального похода и который позволит мне оценить, действительно ли возможно осуществить задуманное монголами грандиозное путешествие до самой Франции. Но Ариунболд хотел отложить экспедицию не меньше чем на год, а затем совершить большой поход и без остановок доскакать до Европы. Объяснить, зачем ему нужно откладывать начало предприятия, он не мог — я так и не узнал, с чем это было связано, — так что мне пришлось проявить немалое терпение, пока я наконец не дождался от него согласия и он признал, что при поэтапной реализации плана мы ничего не потеряем.
В то же время каждый мой визит в Улан-Батор показывал, что мои монгольские знакомые все больше убеждаются, что этот проект должен стать предприятием монгольским, и осуществляться он будет так, как принято у монголов. Весьма неожиданно для себя я понял, что мне нравится моя новая роль — роль наблюдателя и консультанта. Было замечательно смотреть, давать советы и не тревожиться самому о практических вопросах. Даже тогда, когда мои рекомендации игнорировали, я понимал, что, пока экспедиция проходит на монгольской территории, проект будет носить подлинно монгольский характер, и у меня будет возможность столь необычным образом узнать, как организуют свои дела современные монголы. Кроме того, я говорил себе, что сотрудничество Ариунболда и Герела выглядит многообещающим. Один был чиновником, способным решать административные вопросы; другой — человеком, имеющим большой опыт походов, который сможет организовать практическую сторону этого честолюбивого предприятия. У меня сложилось впечатление — как потом оказалось, ошибочное, — что у них большой опыт совместной работы. На самом деле вместе они лишь несколько раз отправлялись ненадолго поохотиться.
В конце концов Ариунболд все же решил, что нам следует проделать первую часть пути, по Монголии, уже летом и отправиться в путь в июле. Герел усовершенствовал этот план, предложив в мае совершить пробное путешествие в пустынный район Хэнтэй, наиболее тесно связанный с деятельностью молодого Чингисхана. Мне показалось, что пробный поход — отличная мысль. У меня будет возможность испытать в полевых условиях мое собственное снаряжение, в особенности небольшую камеру, которую я собирался взять с собой, а мои товарищи смогут оценить монгольских добровольцев, вызвавшихся участвовать в основной экспедиции.
И снова никто не мог четко объяснить, куда и как далеко мы направляемся. Хороших карт у нас не было — либо их распространение ограничивалось по соображениям безопасности, либо, что вероятнее, карты попросту не печатали для широкого пользования. Но я понял, что нам предстоит провести в пути неделю или более того, и мы поднимемся на гору к северо-востоку от Улан-Батора в регионе, называемом Хэнтэй. Герел подготовил две овальные бронзовые таблички, каждая длиной около двенадцати дюймов, которые он намеревался там установить. На одной Чингисхан изображался красивым мужчиной лет тридцати — в этом возрасте он впервые возглавил боевой отряд. Другая была выполнена на основе знаменитого портрета Чингисхана, хранящегося в Императорском музее на Тайване. Эта картина, созданная через поколение после смерти Чингисхана китайским придворным художником, представляет человека, положившего начало новой императорской династии в Китае, династии Юань. Здесь Чингисхан показан в намного более старшем возрасте, когда монгольская армия уже покорила Северный Китай и захватила Пекин. Поскольку работать с натуры у китайского художника не было возможности, он подсознательно превратил Чингиса в китайского правителя, изобразив его с миндалевидными глазами, мягко очерченным ртом, гладкой кожей и длинной тонкой бородкой. В результате на портрете Чингисхан более похож на образцового конфуцианца, чем на степного полководца, собственными усилиями пришедшего к власти.
Обе таблички лежали на грязном, потрепанном брезенте, а Герел склонялся над ними — мы собирались отправиться в нашу пробную экспедицию, через семь месяцев после моего первого визита в Улан-Батор. Герел аккуратно приклеивал бронзовые таблички на мраморные плиты, напоминавшие небольшие надгробия, которые нам предстояло установить в определенных местах. На каждой плите была высечена подобающая надпись, выполненная по вертикали элегантным монгольским шрифтом и подкрашенная красной краской. Сам этот алфавит являлся непосредственным наследием гения Чингисхана, а сейчас его применение говорило о том, что в современной Монголии настало время перемен. Монголы маниакально пробовали один шрифт за другим — возможно, сказывалась то, что страна расположена на перекрестке культур, — и в разные периоды времени в стране применялись десять различных алфавитов, созданных на основе тибетского письма, ближневосточной письменности и кириллицы. Но до прихода Чингисхана к власти монголы либо не имели письменности, либо не ощущали необходимости ею пользоваться. Поэтому Чингисхан приказал своим чиновникам взять древний алфавит, применявшийся в Центральной Азии уйгурами, и именно эта форма письменности была официально принята для управления огромной империей. Она широко использовалась в Монголии более 700 лет, но затем, в 1941 году, алфавит оказался в немилости у коммунистической партии. ЦК нашел его архаичным и отсталым. В связи с этим был издан закон о том, чтобы постепенно прекратить его использование, заменив «современным» — то есть кириллицей, которой пользовались русские наставники.
Всех монголов должны были обучить кириллице, а монгольский алфавит в школах изучать перестали. Реализация этой непродуманной реформы затянулась из-за Второй мировой войны до 1945 года, а вскоре после ее внедрения возникли непредвиденные последствия, нежелательные для монгольского языка. Многие звуки и оттенки устного монгольского невозможно должным образом передать кириллицей, и устная речь, оказавшись в смирительной рубашке новой письменности, стала упрощенной и менее естественной. Монголы, гордившиеся своими традициями, начали с завистью смотреть на китайскую провинцию Внутренняя Монголия, где, по иронии судьбы, местные монголы по-прежнему пользовались монгольским алфавитом.
