— Бросить шлюпку и прибегнуть к саням, — это так, — ответил Клоубонни, — но, вместо того чтобы идти через Землю Линкольна, я предлагаю переправиться по льду через пролив Джонса и выйти на берега Северного Девона.
— А почему? — спросил Альтамонт.
— Потому что, чем ближе мы будем к проливу Ланкастера, тем больше будет у нас шансов повстречать китобоев.
— Вы правы, доктор, хотя я боюсь, что льдины еще недостаточно смерзлись, и по ним нельзя будет идти.
— Что ж, попробуем, — ответил доктор.
Шлюпку разгрузили; Бэлл и Джонсон снова наладили сани, все детали которых были в исправности. На следующий день запрягли собак и двинулись вдоль берега, чтобы дойти до ледяного поля.
Снова началось путешествие, уже не раз нами описанное, утомительное и медленное. Опасения Альтамонта оправдались: по льду еще нельзя было идти. Пролив Джонса не удалось пересечь, и пришлось следовать по берегу Земли Линкольна.
Двадцать первого августа путешественники, сократив путь по косой линии, достигли входа в пролив Ледника, спустились на ледяное поле, на следующий день добрались до острова Коберга и меньше чем в два дня пересекли его, несмотря на страшную метель.
Затем они снова пошли более удобной дорогой по льду и двадцать четвертого августа достигли Северного Девона.
— Теперь, — сказал доктор, — нам остается только пересечь эту область и добраться до мыса Уэрендера, у входа в пролив Ланкастера.
Но погода окончательно испортилась; морозы все усиливались, и метели свирепствовали, как в разгар зимы. Путешественники выбивались из сил. Продукты кончались, и пришлось урезать паек до одной трети, люди отдавали свою долю собакам, которые не могли бы тащить сани, если бы не получали нужного питания.
Чрезвычайно пересеченная местность сильно затрудняла передвижение. Северный Девон — гористая область. Приходилось пробираться в горах Траутера по непроходимым ущельям, борясь с разъяренными стихиями. Люди, собаки и сани едва не остались там навеки, и не раз отчаяние овладевало смельчаками, закаленными в полярных походах. Путешественники были измучены морально и физически. Да разве могли пройти даром полтора года непрерывных усилий и волнений, постоянная смена надежды и отчаяния? К тому же идти вперед всегда легче — помогает нервный подъем и стремление к цели, чего нет при возвращении. Злополучные путники с трудом брели; они шли по инерции, тратя последние остатки сил.
Только тридцатого августа выбрались они из хаоса гор, о которых не может дать никакого представления орография умеренных поясов, но выбрались измученные и полузамерзшие. Доктор уже не мог оказывать помощи другим, потому что сам изнемогал.
Выбравшись из гор Траутера, они очутились на волнистой равнине; поверхность земли была исковеркана в далекие времена, когда впервые образовались горы.
Пришлось несколько дней передохнуть; люди еле волочили ноги; две собаки околели от истощения.
Отряд приютился под прикрытием льдины. Термометр показывал -2F (-19C). У путешественников даже не хватило сил разбить палатку.
Припасов оставалось уже совсем мало, и, несмотря на скудость пайка, их могло хватить всего на восемь дней. Дичь попадалась редко, так как на зиму все живое перекочевало в более умеренный пояс. Призрак голодной смерти вставал перед измученными путниками.
Альтамонт, всегда готовый пожертвовать собой ради товарищей, собрал остаток сил и решил пойти на охоту, чтобы добыть дичи.
Он взял ружье, позвал Дэка и зашагал по равнине к северу. Доктор, Бэлл и Джонсон равнодушно смотрели, как он удалялся. Целый час они не слышали ни одного выстрела. Но вот они увидели, что Альтамонт бежит назад, видимо, чем-то испуганный.
— Что случилось? — спросил доктор.
— Там!… под снегом!… — с ужасом проговорил Альтамонт, указывая куда-то в сторону.
— Что там?
— Целый отряд людей!…
— Живых?
— Мертвых… они замерзли и даже…
Альтамонт не договорил своей фразы, но лицо его выражало беспредельный ужас.
Доктор, Бэлл и Джонсон поднялись на ноги, нервное возбуждение вернуло им силы, и они поплелись за Альтамонтом по снежной равнине в ту сторону, куда он указывал рукой.
Вскоре они пришли в глубокую лощину, сжатую между холмами, и там им представилась ужасная картина.
Окоченелые трупы, наполовину погребенные под белым саваном снега, выглядывали из сугробов; здесь рука с судорожно сжатыми пальцами, там нога, подальше — голова, другая, третья… На лицах застыло выражение бессильной угрозы и отчаяния.
Подошедший доктор вдруг попятился назад, бледный, с изменившимся лицом. Дэк лаял зловеще и тревожно.
— Какой ужас! — вырвалось у Клоубонни.
— Что такое? — спросил Джонсон.
— Вы их не узнали? — дрогнувшим голосом спросил доктор.
— Что вы хотите сказать?
— Смотрите!
Этот овраг не так давно был ареной последней борьбы людей с морозом, отчаянием и голодом: кое-какие ужасные остатки говорили о том, что несчастные питались человеческими трупами, быть может еще трепещущим мясом. Доктор узнал Шандона, Пэна… злополучный экипаж «Форварда». Силы изменили этим несчастным, съестные припасы кончились, шлюпка их, вероятно, попала под лавину и была разбита или же упала в пропасть, и они не смогли воспользоваться свободным ото льдов морем. Возможно также, что они заблудились на незнакомом материке. Впрочем, между людьми, которые двинулись в путь, охваченные мятежом, не могло быть морального единения, которое позволяет совершать великие дела. Предводитель мятежников всегда обладает лишь непрочной властью, и, без сомнения, Шандон вскоре потерял всякий авторитет.
Как бы то ни было, экипаж «Форварда», прежде чем дойти до этой катастрофы, должен был претерпеть невероятные мучения, но тайна его бедствий вместе с ним навсегда погребена под полярными снегами.
— Бежим! Бежим! — вскричал доктор.
И он увлек своих товарищей подальше от места катастрофы. Ужас ненадолго придал им энергию, и они двинулись дальше.
Не будем распространяться о бедствиях, какие выпали на долю оставшихся в живых участников экспедиции. Они сами не могли впоследствии припомнить подробностей всего, что происходило с ними в течение недели после ужасного открытия. Но девятого сентября, проявив чудеса энергии, путешественники добрались до мыса Хорсбурга на Северном Девоне.
Они умирали от голода. Уже сорок восемь часов у них ни крошки не было во рту; последний обед состоял из мяса последней гренландской собаки. Бэлл не в силах был идти дальше, а старый боцман чувствовал, что силы его угасают.
