Зачем я разорил это гнездышко? Ведь я не знаю, чьи это яйца, а при этих условиях они не представляют для меня никакой ценности. Впрочем, гнездо все равно бы погибло. Обнюхивая мои следы, медведь нашел бы его и, конечно, съел бы все содержимое. Да кроме того, я обязательно выясню, какой птице принадлежит гнездо, и тогда мой поступок будет оправдан.
«Но все-таки — чьи же это яйца? — ломал я голову. — Наверное, какой-нибудь завирушки». И я написал на этикетке это название птицы, поставив, однако, большой вопрос. «Выясню, когда возвращусь в Москву», — решил я и старался больше об этом не думать. Но невольно мое сомнение в правильности определения с каждым днем возрастало. Завирушка ли это? Почему они не попадаются мне во время экскурсий? Ведь это заметные птички и пропустить их довольно трудно. Когда же я возвратился в Москву и внимательно осмотрел несколько гнезд завирушек моей коллекции, мне стало ясно, что я допустил ошибку. В гнездах этих птичек совершенно не было конского и прочего волоса, и, напротив, его было много в неизвестном гнездышке, добытом мной в Уссурийском крае. «Значит, это не завирушка, а какая-то другая птичка», — приуныл я.
Прошло около года. Копаясь в старой специальной литературе, я прочел однажды интересную для меня заметку. В ней было указано, что одна из птичек Уссурийского края — белокрылая горихвостка — устраивает свои гнезда на земле среди горного леса и откладывает яркие голубые яйца. Не этой ли горихвостке принадлежат голубые яички, которые мне удалось найти в июне 1939 года в Уссурийском крае? Ведь эти птички часто попадались мне во время экскурсий в окрестностях Санчихезы и Вахумбэ.
И вот я вновь обратился к своей коллекции и сравнивал неизвестные яйца с яйцами обыкновенной горихвостки. По моим расчетам, у этих близких видов яйца должны иметь много общего. И я не ошибся — между ними не оказалось почти никакой разницы. Наконец-то мне удалось добиться точного определения. Воспользовавшись этим, я уничтожил старую и написал новую этикетку.
Одно меня только смущало: кладки обыкновенной горихвостки были собраны без самих гнезд, и потому у меня не было возможности сравнить и их строительный материал. «Сделаю это в первую весну, — решил я, — ведь гнезда обыкновенной горихвостки под Москвой не представляют никакой редкости».
Под названием «Белокрылая горихвостка» с маленьким вопросом кладка продолжала сохраняться в моей коллекции до тех пор, пока мне не удалось осмотреть целую серию гнезд обыкновенной горихвостки. Представьте же мое разочарование: гнезда при сравнении оказались различными. В гнездах обыкновенных горихвосток было много перьев и отсутствовал конский волос; в неизвестном гнездышке отсутствовали перья, но зато было много конского волоса. Неужели и на этот раз я допустил ошибку в определении? И вновь на злосчастной этикетке появился большой вопросительный знак.
С тех пор прошло много лет. Совсем недавно один из московских орнитологов, возвратившись из Уссурийского края, показал мне кладку замечательной птички — синего соловья. Маленькие ярко-голубые яички его оказались чрезвычайно похожи на когда-то добытые мной в сопках у Санчихезы. «А вдруг неизвестное гнездышко принадлежит синему соловью?» — мелькнула у меня догадка. Когда же Константин Александрович (так звали орнитолога) рассказал мне, в какой обстановке он нашел гнездышко и как осторожно вела себя птичка, я перестал сомневаться в правильности своей догадки.
— У меня нет самого гнезда, — продолжал Константин Александрович, — но зато в дневнике есть подробное описание того материала, из которого оно было построено. Я покажу его вам, как только выберу время.
Возвратившись домой, я весь вечер копался в своей коллекции. В ней были представлены несколько соловьиных гнезд, принадлежавших различным видам, собранных в средней полосе, на Сырдарье, в Тянь-Шане и в Уссурийском крае. И знаете, что оказалось — все гнезда содержали довольно много конского волоса и волоса диких животных. Это облегчило мою задачу. Чтобы точно определить, какому виду принадлежит неизвестное гнездышко, и снабдить его верной этикеткой, мне оставалось только получить сведения от Константина Александровича.
И вот наконец 19 апреля 1951 года я получил нужные для меня данные. В двух гнездах, осмотренных Константином Александровичем, оказалось довольно много волос местных оленей. Конский волос отсутствовал, вероятно, по той причине, что гнезда найдены в глухой тайге, вдали от селений и домашних животных. Таким образом, пока мне удалось точно установить, к какому виду принадлежит добытое мной на Имане гнездышко, прошло много времени: я его взял 14 июня 1939 года, а точно определил 19 апреля 1951 года.
В заключение необходимо сказать несколько слов о вреде собирания птичьих яиц ребятами. Без определенной цели многие ребята увлекаются отыскиванием птичьих гнезд и собиранием коллекций. Они соревнуются между собой — каждый старается за весенний сезон разыскать и собрать как можно больше птичьих яичек. Это быстро сказывается на численности пернатого населения: в садах городов и в их ближайших окрестностях птиц — друзей человека — вскоре становится мало. Вредное это дело; стоит ли им заниматься?
Необходимо отметить, что в настоящее время яйца почти всех наших птиц хорошо известны ученым; не описаны только немногие редкие виды, населяющие отдаленные и труднодоступные уголки нашей обширной страны. Таким образом, собирая птичьи яйца, даже ученому бывает трудно обогатить новыми сведениями нашу орнитологию. Что же при этих условиях может дать собирание птичьих гнезд ребятами? Безусловно, один только вред. И в то же время надо сказать, что образ жизни многих птиц и в наше время остается слабо изученным. Нам плохо известно, сколько дней насиживает яйца та или другая птица, кто (самец или самка) строит гнездо, чем вскармливаются птенцы, на какой день жизни они покидают свои гнезда. Не лучше ли ребятам направить избыток своей энергии не на разорение гнезд, а на полезное дело — охрану птиц и на тщательное изучение их образа жизни и размножение!
Однажды в холодный декабрьский день ко мне приехал из Калининской области знакомый охотник. Перед тем я несколько раз останавливался у него при поездках в глухую деревеньку, расположенную километрах в двадцати от Вышнего Волочка.
— Степана из Заболотной помнишь? — обратился он ко мне, едва переступив порог и развязывая шарф на шее. — Подарок тебе от него привез. — С этими словами он расстегнул полушубок и извлек оттуда привезенный для меня подарок, но такой необычный — совершенно ручную лесную куничку.
