М и н д а л е в и ч. Отвечаю. Передам начальнику экспедиции Ваше предложение выехать в Охотск. В крайнем случае, выеду один.
М ю р а т. Хорошо. Имею еще ряд вопросов. Сколько на пароходе ваших людей и груза?
М и н д а л е в и ч. Тридцать пять человек с моим семейством. Груза с инструментами, возможно, наберется до пятнадцати пудов. Вполне понимаю, что главное — учет транспорта…
М ю р а т. Сделаны ли вами предварительные распоряжения по организации транспорта в Оле?
М и н д а л е в и ч. Экспедиция запрашивала Олу. Ответ не получен. Имеется ряд конкретных соображений выхода из данного положения. Удобнее обсудить при личном свидании… Дальзолото настаивало, чтобы я взял в Хабаровске сто — двести человек старателей. Я отказался до выяснения с вами вопросов снабжения…
М ю р а т. Очень хорошо поступили, но по сообщению из Владивостока на «Кван-Фо» едут какие-то рабочие, везут груз. Что вам об этом известно?
М и н д а л е в и ч. Перед моим отъездом из Владивостока, несмотря на мой категорический отказ, выслали четырнадцать человек старателей, отобранных специально для первой необходимости…
М ю р а т (перебивает). Товарищ Миндалевич! До моего вмешательства Дальзолото во главе с Перышкиным наделало ряд несуразностей, в том числе в Охотске, что я сейчас решительно ликвидирую. Положение создается необычайно трудное, ответственное. Нам всем предстоит каторжная работа, выдержка, предусмотрительность. Передайте всем ответственным сотрудникам мою большую просьбу: к происшедшим персональным изменениям отнестись спокойно, со всей серьезностью к создавшемуся положению. Буду рассчитывать на полную искренность, готовность сотрудничать, решительность и дисциплину… Можете вызвать по проводу в любое время. Помимо меня с Хабаровском и Москвой не сноситься во избежание новых противоречий. Жду Вашего и товарища начальника экспедиции приезда с нетерпением. Ознакомьте его с содержанием нашей беседы. Будьте осторожны лично в сношениях со старыми знакомыми. Вокруг Вашего имени здесь создано неблагоприятное положение, с чем необходимо считаться. Я кончаю, если не имеете дополнительных сообщений. Сейчас Вам передадут распоряжение Союззолота, подождите приема телеграммы № 32437 Перышкина. До свидания.
Миндалевич дождался телеграммы, которую можно было и не ждать. Она шла на его имя из Хабаровска в Охотск, из Охотска в Иню, а сообщала известное:
«Ряду обстоятельств руководство передаем мюрату тчк вы поступаете полное его распоряжение тчк выданную вам доверенность передайте мюрату тчк перышкин».
— Точка. Перышкин, — подытожил Миндалевич, порвал телеграмму на мелкие клочки и, посыпая ими свой след, поплелся на пароход.
Билибину он в нескольких словах передал разговор с Мюратом и его предложение, но в таких словах, что Юрию Александровичу почему-то не захотелось срываться с парохода и скакать в Охотск.
Билибин подумал и ответил:
— Нет, на лошадях в Охотск не поеду. Да и куда торопиться, товарищ Миндалевич, на кладбище, что ль? На Севере спешить некуда и незачем. Сам Север еще не проснулся, так ведь?
— Просыпается. Мюрат говорил: дорог каждый час и предстоит каторжная работа.
— На тюрьму намекает? — усмехнулся Билибин.
— Нет, говорит, надо пересмотреть весь план вашей работы.
— Ну, это мы еще посмотрим! — огрызнулся Юрий Александрович и пошел в свою каюту.
Миндалевич поскакал из Ини в Охотск один.
В Охотском порту для супруги Лежавы-Мюрата сгружали рояль. Когда его спускали в кунгас и по зыбистой волне подгоняли к берегу, он издавал никогда не слыханные в этой глухомани звуки.
Его владелица — точеная фигурка в длинной черной юбке и пышной белой кофте — нетерпеливо похаживала по отмели и вертела над собой шелковый японский зонтик.
Капитану она почудилась очаровательной гейшей:
— Хоросая барысня!
Капитан, с тонкими усиками, будто нарисованными пером, в соломенной шляпе и желтых лакированных штиблетах, сам спустился в кунгас и крикливо поторапливал гребцов, своих матросов, маленьких, в грубых комбинезонах и огромных резиновых сапогах.
На этом же кунгасе отплыли на берег Билибин и Бертин. Эрнеста Юрий Александрович взял на всякий неприятный случай и ради представительства: все-таки родной брат известного Бертина!
Рояль извлекли на берег и хотели было погрузить на телегу, но капитан любезно предложил «хоросей барысне» свои услуги: приказал матросам нести дорогой инструмент на руках осторожно, как фарфоровую вазу, и шустро, как бегают рикши. До города две с половиной версты, и «рикши» потрусили в его сторону, шурша слоновыми сапогами по рассыпчатой дресве. Рояль звенел струнами, будто хрусталь. «Хоросая барысня» в благодарность обворожительно улыбнулась капитану и позволила поцеловать свою ручку. Капитан долго смотрел ей вслед и поглаживал подслюненным мизинцем усики.
Издали, среди почернелых изб с перекошенными ставнями, выделялся дом посолиднее прочих. Стоял он на площади, напротив церкви. В него шустрые японцы внесли рояль.
Эрнест, проинструктированный начальником, бабахнул на пороге:
— Б-Б-Бертин!
Юрий Александрович ему в тон, так же раскатисто:
— Б-Б-Билибин!
Но Лежаву их бабахания не оглушили. Он их ждал почти полмесяца, с тех пор как назначен был уполномоченным Союззолота по Охотско-Колымскому краю. Он чуть ли не облобызал долгожданных гостей… Забыв представить своей супруге, усадил за стол, уставленный яствами, и сразу же предложил приступить к делу…
Но его супруга, Жанна Абрамовна, истосковавшаяся по столицам, бесцеремонно оттеснив мужа, сама представилась Билибину как бывшая московская актриса и жадно начала расспрашивать о Москве, Ленинграде. А когда узнала, что известный художник Билибин, весельчак, балагур, завсегдатай артистических вечеров, — дальний родственник Юрия Александровича, то сама ударилась в воспоминания, пересказала множество каламбуров и острот художника — и все это под музыку своего новенького рояля.
Лежаве-Мюрату пришлось вести деловые переговоры под эту же музыку и самому произносить тосты, в чем был он неистощим, как истинный кавказский тамада.
Миндалевич сидел здесь же, но как в воду опущенный.
За столом вели разговоры о колымском золоте. Из кованого сундука Лежава-Мюрат извлек невзрачную, зеленого стекла бутылочку из-под сакэ и — бах, тяжелую, как бомба, на стол.
Билибин впился в нее:
