| 23 | Особняк мадам Райфенберг. Архитектор Р. Малле-Стивенс. Середина 1920-х
В общем, все дела были отложены и незамедлительно был совершен набег на угодья Малле-Стивенса в шестнадцатом. Я не люблю этот арондисман. Тут громоздкие, иногда уродливые дома высокой буржуазии. На улицах безлюдно, как будто тут не живут, а скупают недвижимость, чтобы вложить деньги. Впрочем, тут тоже происходило много интересного. В одном из таких домов, в апартаментах в piano nobile, обросшем темно-зеленым ковром плюща, виконт и виконтесса де Ноай устраивали знаменитые вечеринки, на которых бывали Лакан, Лотар, Буаффар и прочие парижские знаменитости. После запрета «Золотого века» Бунюэля, в котором цензура обнаружила антиклерикальную провокацию, этот фильм показывали на домашних просмотрах именно у де Ноай под кодовым названием «Разум в объятиях холодной страсти». «Золотой век» был спонсирован виконтом и преподнесен в подарок виконтессе. До восьмидесятых годов цензурный запрет так и не был снят во Франции, и эту картину можно было увидеть в нью-йоркском МОМА или на закрытых показах в московском Доме кино.
Малле-Стивенс был, конечно, хорош. Шкафы-фасады, загромождавшие улицы в этом районе Парижа, только подчеркивали его остроумие и изобретательность. Прежде всего, остроумие, с которым придуманы эти необычные планировки, эти террасы и солярии, этот сведенный к одной-двум деталям, эффектный декор /ил. 22, 23/. Кажется, еще немного эксцентричности – и все эти дома превратятся в аттракцион для скучающих богачей. Но есть у Малле-Стивенса непререкаемость стиля, которая не допускает опрощения архитектуры до развлечения. Стиль этот чрезвычайно сдержан, точен, как график или формула, и, возможно, не сведущие в зодчестве даже не сразу обратят на него внимание, пока не включатся в этот приятный и забавный розыгрыш.
День был прохладный, а вечером и вовсе похолодало. Наконец, после долгой прогулки мы набрели на кафе, которое в этих безлюдных кварталах так сразу и не найдешь. Местная ром-баба была чудо как хороша, особенно ром в металлическом кувшинчике. Им надо было ее полить, но от переполнявшей меня по мере согревания радости бытия я добавил его в чай, потом еще раз добавил и так бы подливал и подливал, но официант запеленговал мое маленькое счастье и переставил кувшинчик другим посетителям, которые тоже заказали ром-бабу. Моя честь была спасена.
* * *
Париж – вкусный город, даже очень вкусный. Весь его не под силу съесть ни Гаргантюа, ни Робину Бобину, ни Силе Силычу. Советовать, где правильнее есть в Париже, здравый человек не возьмется. Один признает только рестораны с колпаками над входной дверью, другой – как готовит знакомый повар, третий придумает свои резоны. Я прикипел душой к нескольким местам. Любимым долгое время у меня было брассери, где можно было быстро перекусить croque-monsieur или отбивной. Он располагался в угловом доме на Дофин, где я долго жил, окна у него выходили на площадь Дофин, Понт-Неф и Сену. Ничего особенного ни в том, как жарили там мясо, ни в том, как делали горячий бутерброд, не было. Отбивную подавали с обычной картошкой фри и дижонской горчицей, злой даже на русский вкус. Бутерброды делали не из тостов, а на ломте, отрезанном от большого каравая. Он поджаривался, пропитывался сливочным маслом и майонезным соусом, который хозяйка брассери готовила сама, моцарелла аппетитно плавилась на ветчине. Не выпить под эту радость стаканчик вина было нельзя.
Публика в этом заведении собиралась затрапезная: жившие по соседству ленившиеся готовить бойцы невидимых фронтов плюс случайные прохожие и иногда пара туристов в нагрузку. Было несколько завсегдатаев, дежуривших у стойки с порцией пастиса прямо с утра и не спешивших ни чувствовать, ни страдать. Другое такое райское место я знаю только на площади Брассанса, возле книжного рынка.
Когда угловой брассери закрыли (пожилая хозяйка продала его, теперь там модный бар), публика перебралась в другое, неподалеку, в центре Дофин, которое в честь Нельской башни так и называется Le Nesle. Там всегда вкусно готовили луковый суп с сыром. Единственный недостаток этого блюда – под него мне не хочется никакого алкоголя, бывает же такой парадокс.
Как ни странно, неплохой трехколпачный ресторан возле церкви Мадлен, куда я иногда хожу с университетскими знакомыми, нравится мне не так, как эти простые, народные места, где все безыскусно, где все есть так, как есть. Конечно, иной раз очень приятно зайти в дорогое, пафосное место и кого-то из себя изобразить. Но по большому счету французскую кухню я люблю как интеллигентный славянский варвар, как скиф Анахарсис или как дружественный нам итальянец, обожающий как следует поесть. Одно время я зачастил в савойский ресторанчик на Муффетар, на спуске, ближе к церкви. Его держала семья из Аннеси. Там было объеденье, ничего не скажешь: крестьянские блюда, простая закуска, швейцарское вино из долины Роны, из швейцарской ее части, и сладкий пирог. Потом, хозяева продали ресторанчик камерунцам, все как будто осталось прежним, но для савойского заведения здесь стало слишком весело.
Тогда я повадился ходить в ресторан на канал Сен-Мартен. Выбор там небольшой, но и мясо, и рыбу готовят хорошо. Были еще веселые мексиканцы на Сен-Жермен, которые сами уже не понимали – мексиканцы они, французы или, может быть, баски или еще кто, – так все запутались в матримониальных связях, родных очагах и исторических родинах. Там было решительно не ясно, что именно они готовят, но было на удивление вкусно. На Маре всегда было два-три хороших еврейских ресторана, где, правда, готовили немало арабских блюд, что погоды, разумеется, не портило, а настроение поднимало. Чудесно было выпивать и закусывать возле Бастилии, там тьма симпатичных местечек, только успевай выбирать. Латинский квартал и окрестности Люксембургского сада – тоже ареал, благоприятный для гастрономических прогулок. Что и говорить, в Париже едят все и всё: зверей и птиц – на здоровье, морских гадов и травки – за милую душу, улиток и сырную плесень – за обе щеки /ил. 24/.
| 24 | В Париже едят всё…
Едоки здесь живут знатные. Есть ставящие перед собой трудно выполнимые задачи, есть нежные, чувствительные особы, есть личности, тщательно пережевывающие пищу.
Разные люди – разные судьбы.
Страсть и азарт царствуют на рынках, которые раз-два в неделю открываются по всему городу на бульварах и широких улицах. Там настоящая жизнь! Когда я жил у Бастилии, в студио на мансарде, как и положено солдату армии искусств, я любил по вторникам и субботам выходить на бульвар, с утра превращавшийся в шумное торжище. Накануне вечером на нем расставляли в три ряда тенты, и на следующий день тихую аллею, где на скамейках выпивали местные алкаши, а пенсионеры играли в петанк, было не узнать. Везде кипела торговля. Ближе к площади продавали овощи и фрукты. Тут всегда были канадские яблоки с шершавой кожицей – зимний сорт, который во Франции пускают на варенье, но мне они очень нравятся свежими. По вкусу немного смахивают на антоновку, но они слаще и сочнее даже уже весной. Здесь всегда был спелый инжир, волшебно-фиолетовый и напоминающий клубнику с привкусом огурца. Из прочих радостей тут был фенхель, которого на северо-западе России долгое время вовсе не знали, сейчас его продают и у нас, но обычно не очень свежим. Поход на рынок был приятен и тем, что тут никого никогда не обманывали, не надо было считать в уме, сколько должны дать сдачи. К этому пришлось некоторое время привыкать.
