Сенегальский стрелок, раза в полтора выше и втрое шире своего господина, прислуживал им, двигаясь бесшумно и мягко, как большая черная пантера.
Разговор, как и следовало ожидать, обратился к прекрасной Франции и сердцу ее — Парижу. Гай рассказал последние новости из мира искусств, литературные сплетни и светские анекдоты. Спорт лейтенанта не интересовал, упоминание о парламенте вызвало страдальческую гримасу.
Постепенно лейтенант д' Антрэг, как улитка из скорлупы, выполз из брони своей застенчивой официальности. Он забыл и Сахару, и крепость и превратился в простого милого молодого человека, почти юношу. Гай почувствовал, что еще два-три шага навстречу друг другу, и они станут друзьями.
После завтрака сенегалец подал кофе. Где-то совсем близко протопали кованые солдатские ботинки и брякнуло оружие: это сменился караул. Утро кончилось. Стало опять нестерпимо жарко.
Разговаривая, Гай расстегнул боковой карман защитной Рубахи и вынул визитную карточку и письмо.
— Что это? — удивился д' Антрэг.
— Рекомендательные документы к вам, господин лейтенант! Мои верительные грамоты!
Лионель усмехнулся.
— От моих начальников? Их рекомендации для меня мало значат, ван Эгмонд… Я рад вам и без них, рад безмерно!
Лицо его стало грустным. Потом он взглянул на визитную карточку. На ней стояло два слова: «Адриенна д'Антрэг».
— От сестры?! — Лионель вспыхнул и впился глазами в конверт.
— От вашей мамы… то есть я хотел сказать, от госпожи д' Антрэг.
Лейтенант поласкал письмо кончиками пальцев. Потом поднял на ван Эгмонда печальные глаза:
— Думаете — вот сентиментальный мальчик? Нет, это одиночество. Я отдыхаю только в походе, среди туземцев. В крепости тоска и одиночество берут меня за горло.
Он встряхнул головой.
— Скажите, ван Эгмонд, где же вы познакомились с моей матерью?
— На одной из моих выставок, года два тому назад.
— Ах, так! Да, я вспоминаю. Мне как-то передавали ваши рассказы о гитлеровском Берлине. Позор и ужас!
— Что же вы не прочтете письма?
— Не хочу обесценивать его беглым просмотром. Вот вернусь из обхода и ночью буду перечитывать его много-много раз. А пока пусть полежит у моего сердца.
И он бережно сложил письмо и спрятал его в карман.
— Неудачно выбрано место для постройки крепости, — сказал Гай, следя, как голубой табачный дымок тяжело повисает в раскаленном воздухе. — Я провел ужасную ночь, дорогой лейтенант. Устроить жилье в печке — что за нелепая идея!
— Крепость — не жилье, — рассеянно ответил лейтенант д'Антрэг. — Мы здесь не живем, а страдаем. «Ради Франции», — говорят нам.
— Но зачем здесь крепость?
— С севера на юг Сахару пересекают два пути, очень важные в экономическом, политическом и военном отношении. Один соединяет Алжир с нашими колониями в Западной Африке, второй, значение которого еще больше, ведет в Центральную Африку. Если мы хотим удержаться там, то безопасность этих коммуникационных линий должна быть обеспечена. Между тем ее пересекает третья линия — из итальянской колонии Ливии.
— Ну и что же?
— Итальянцы экономически освоили Тунис, а достался он французам. Италия всегда считала себя ограбленной, но раньше была слишком слаба, чтобы начать интриги. Не то теперь. Муссолини вооружил страну, ему нужны шум, экспансия. Диктатура — всегда в динамике, покой ей опасен, он лишает смысла ее существование. И вот вопрос об экспансии в Африке снова поставлен Италией в порядок дня и на этот раз уже в острой форме. Плацдарм — Ливия. С ожесточенным упорством итальянцы стараются подорвать наши позиции в Сахаре: в пустыне идет молчаливая и тайная, но кровавая борьба, и вы находитесь в ее гуще.
— Как так?
— Весьма просто! Наша крепость построена на перекрестке двух враждебных стратегических путей: Алжир — Чад и Ливия — богатые страны Западной Африки. Вы видите теперь, что мы поджариваемся по необходимости! Кроме того, крепость — это жандармская станция в Сахаре: она сдерживает проникновение мыслей об освобождении.
Лейтенант нахмурился.
— Так, значит, вы искали здесь опасности? Зачем они вам? — лениво спросил Гай, только чтобы поддержать разговор.
Лейтенант встал, подошел к его креслу. Было видно, что ему очень хотелось поговорить. — Я утомляю вас своей болтовней, — осторожно начал он, — но поймите: когда поживешь в пустыне, то обязательно станешь болтуном.
Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил, сначала спокойно, потом все больше и больше волнуясь.
— Меня всегда злила наша французская пассивность, влюбленность в домашний очаг, свой садик, свой домик… Наша философия, искусство, культура и быт — все пронизано стремлением к равновесию, умеренности и покою. «Страна умеренности», — с гордостью говорим мы о Франции. А скажите, чем здесь гордиться? Что такое равновесие, как не смерть? Жизнь — это движение и борьба! Да вы смеетесь, мсье!
— От удовольствия! Ну и что же дальше?
— Я готовился стать музыкантом, но взял да и сделал невероятное: прыгнул в неизвестность! Поступил в офицерскую школу, потом попросился в колонии. У меня были засученные рукава и горячее сердце — и я хотел выйти на большую дорогу.
— Боюсь, что вы избрали ложный путь, дорогой д'Антрэг, — ответил Гай. — За солдатом всюду шествует купец.
Он хозяин. Без наживы колонии бессмысленны. Куда дели вы ваши руки?
— Гребу ими всякую мерзость. И вижу, что другие делают это спокойнее и поэтому лучше. Есть люди, созданные для роли колонизаторов. Например, мой сержант! Видели его?
— Имел удовольствие. Красочный тип.
— Да, истинный мерзавец. Сейчас он стоит с полной выкладкой и винтовкой на плече прямо на солнцепеке — самое страшное наказание в Африке.
— Позвольте, ведь он вел меня к вам!
— По пути в караульное помещение.
— За что же вы его так упекли?
— За оргии.
— Как, разве в крепости есть женщины?
— Ни одной. Я бы давно согнул его кренделем, да не смею: начальство и солдаты его любят. Сифу начальство поручило следить за мной — он донес, что я отпускаю пойманных агитаторов. Я его просто боюсь!
— Любовь начальства я понимаю. Но солдат…
— Представьте, и они его любят. Сиф импонирует им своими пороками. Он потакает прихотям солдат и действует на их воображение. Это он обучил гарнизон прославлять смерть по примеру испанского иностранного легиона. Я редко выхожу на поверку, и он пользуется этим.
— Да, мне уже пришлось побывать на этой церемонии, и, скажу прямо, ее несомненно украшает этот троекратный дружный крик: «Да здравствует смерть!» Сиф неплохой режиссер! Но почему же вы сами не выходите на плац?
