He столько сама желтая лихорадка, сколько толки о ней имеют большое влияние на приходящих в Рио-Жанейро купцов. Наши финляндцы, рассчитывая к открытию навигации быть в финском заливе, постоянно посещают Рио в январе и феврале и потому теряют половину своей команды, что, конечно, отвращает их от торговли бразильским лесом, который можно покупать не только в самом городе, но и во внутренних провинциях, среди непроходимых дебрей, не смотря на все трудности сообщений. Если б они больше были знакомы с явлениями желтой лихорадки. то приходили бы сюда в другое время.
Петрополис, куда удаляются люди осторожные и благоразумные, a главное достаточные, находится в сорока милях от Рио-Жанейро, на горе [26]), покрытой непроходимыми лесами и называемой Corrego Secco. В последнее время небольшой городок, основанный в 1854 году, благодаря летнему пребыванию тут императора, порядочно вырос; в нем теперь уже 5,257 жителей, состоящих преимущественно из немецких колонистов, вызванных доном Педро II. На высоком Corrego Secco — климат европейский, умеренный, иногда даже холодный, и город, благодаря этим условиям, с каждым годом развивается. Поездка в Петрополис очень любопытна; сначала пароход идет почти через всю бухту, мимо бесчисленных островов и заливов; длинный остров Губернатора тянется с левой стороны, выказывая всю грацию своих выступающих мысков и бухт, обросших пальмами и разными другими тропическими деревьями. Местами несколько голых камней высовываются из воды, в контраст лежащим рядом с ними островам с богатою растительностью. Постепенно приближающийся берег выказывает высокую цепь остроконечных гор; по обеим сторонам тянутся красивые берега широко раздавшейся бухты. Часа через два пароход останавливается у пристани, и публика пересаживается в вагоны железной дороги, которые минут через пять трогаются и мчат с ужасною быстротою, среди чащи непроницаемого леса. Поезд влетает в ущелья, выскакивает из них, сильно наклоняясь на косогоре; мимо глаз мелькают ущелья, холм с белым домом, близ которого бросаются в глаза четыре громадные пальмы, не уступающие пальмам ботанического сада, мелькает грязный домишко, на который легла всею своею массой густая растительность распространяющегося леса, сначала мелкого, a потом, к верху горы, гигантского. Через двадцать минут поезд останавливается у подошвы гор, поднимающихся до облаков. Желтые и красные кареты, запряженные в четыре мула, ждут здесь пассажиров с их саками, чемоданами, палками и сигарами. Кучера, большею частью немцы, суетятся, стараясь удовлетворить справедливым требованиям каждого; берут к себе на козлы вещи, мешающие ногам, перекликаются между собою, и когда все кареты (а их, кажется, пять) готовы, все усажено и улажено. — начинается хлопанье бичей и поощрительные крики, вследствие которых вислоухие животные начинают подниматься в гору. Дорогу устраивал, как видно, человек очень искусный; она обходит холмы зигзагами, постепенно поднимаясь, не круче как под углом в 25°; каменная стенка защищает дорогу от встречающихся беспрестанно обрывов и пропастей; самая дорога крепко убита щебнем и песком. Горы и холмы, на которые мы взбирались, были покрыты непроходимым лесом, перепутанным лианами и другими вьющимися растениями; лес наполнял все пропасти и ущелья, которые представлялись при каждом повороте; часто из этой густой массы зелени вырезывались гранитные конусообразные скалы; сначала на них смотришь снизу, потом они являются уже у ног, как гранитные острова среди моря зелени. Лежащая внизу долина с желтою лентою железной дороги, с бухтою и обставляющими ее горами, у подошвы которых белеется отдаленный город, как будто поднявшийся на высоту вместе с нами, — вся эта картина надолго должна остаться в памяти каждого, кто хоть несколько способен чувствовать красоты природы.
Ландшафт, постепенно развивающийся, становился грандиознее по мере взъезда на гору; денной, яркий свет начинал сменяться более мягким и теплым вечерним освещением; солнце садилось сзади тех самых гор, на которые мы поднимались, вследствие чего ровная, густая тень покрывала темные леса, спускавшиеся у наших ног в ущелья; кое где гранитные вершины скал горели красным отблеском. Где кончалась тень, золотистый эфир затопил подробности отдаленного ландшафта; горы Рио, Карковадо и Сахарная Голова лиловыми легкими облаками рисовались на горизонте, разнообразные острова бухты казались тоже составленными из пара, и бухта наполнена была как будто не водою, но газообразным легким веществом; золотистые туманы плавали по отдаленному небу, и все это оживлялось беспрерывным изменением освещения. На значительной высоте, по уступам горы, разбросаны белые дома с навесами, под которыми ели свою вечернюю порцию мулы; явились и различные подробности хозяйства: над живописным ущельем, с роскошным лесом, скалами и обрывами, повис коровий хлев; на золоченой лазури неба рисовались хомуты и сбруя. В этих местах меняют мулов, или кормят их, сели останавливаются большие караваны, направляющиеся во внутренние провинции. Кроме этих станций, попадались и жилые домики. Вечерний, золотистый свет начинал бледнеть и холодеть; розовые воздушные громады гор окрашивались каким-то стальным холодным цветом; воды бухты как будто застыли, облака повисли тяжело над ними; между холмов и долин, у нас под ногами, начал подниматься туман. Покамест переменяли мулов на одной из станций, мы успели сесть несколько сандвичей и выпить по чашке кофе; времени было столько, что можно было и напиться до пьяна, что и доказал один из наших кучеров. Прежде чинно и правильно следовавшие друг за другом, экипажи начали мешаться и путаться: пьяный непременно хотел обогнать нашего кучера, молодого белокурого немца; белокурый не хотел уступить, и мы скакали над провалами и ущельями, все больше и больше окутываемые темнотою наступившей ночи. После двухчасовой очень скорой езды, мы, наконец, поехали по плоскости, лежавшей между высокими холмами. Здесь, разбросанными кучками, расположился город Петрополис. Мы остановились в восточной гостинице, которую рекомендуют все русские путешественники, потому что ее содержит говорящий по-русски турок; здесь слово: восточный, употребляется в смысле европейского. Турок не только по-русски, но ни на какой языке не умел говорит, и, судя по тому, что уже двадцать лет, как он оставил Константинополь, можно быть уверенным, что он забыл и по-турецки; ко всему этому, толстые губы его едва пропускали слова.
На другой день утром нам привели верховых лошадей, и мы поехали осматривать водопад Итамарати. Проезжая городом, мы увидели, что улицы его расположены между покрытыми лесом холмами; мы видели также дворец императора и облака, гулявшие по пустынным улицам, из чего заключили, что если Петрополис самое здоровое, то вместе и самое скучное место: здесь надобно выехать из порядочного лабиринта ущелий, чтобы, наконец, увидеть какой-нибудь ландшафт. Дома богатых владельцев потонули в садах, по отдельным долинам; чтоб отыскать кого-нибудь, приходится обогнуть несколько холмов и надобно твердо знать дорогу. К водопаду ведет живописная тропинка, переходящая через довольно высокий хребет. Среди густого, едва проходимого леса, на каждом шагу останавливают вас особенности здешнего растительного царства, которое развернулось тут во всей своей роскоши. Тропинка сначала поднимается зигзагами, огибает несколько ущелий, спускается вниз, снова поднимается, постоянно заглушаемая разнообразною листвою дерев, перепутавшись лианами. Легкие листья папоротника или короны пальм местами высились над круглящимися вершинами других дерев. С высоты холмов виднелись внизу громоздящиеся домики Петрополиса, исчезавшие в зелени. Въехав в новое ущелье, мы почувствовали прохладу от сгустившейся над нами зелени, висевшей совершенно непроницаемым ковром; длинные плети в веревки лиан, как снасти корабля, спускались вниз, как будто прикрепляя деревья к земле. Тысячи насекомых и птиц жужжали и щебетали в кустах; ветви часто задевали за лицо, и длинные тонкие прутья какого-то высокого и перегнувшегося вниз тростника слегка били нас сверху при своем эластическом качании. Иногда слышался ручей, где-то невидимо журчавший. Вот снова послышался звук текущей между камнями воды; над широким ручьем нагнулись деревья, образовав непроницаемый свод; через ручей переброшен деревянный мост, почти невидимый в густой тени, a на небольшой, освещенной ярким солнцем, площадке стояла скамейка; мы слезли с лошадей и сделали привал. Широкая струя воды, расплывшись еще шире в гранитном бассейне, стремительно падала с обрыва и разбивалась брызгами, встречая в падении своем выступавшие неровности и разделись на бесчисленные каскады; потом снова расплывалась в широком бассейне и снова низвергалась величественным водопадом в глубокую зияющую пропасть. Лес с обеих сторон отступил, как будто с удивлением смотря на капризную игру ручья. По тропинкам мы спустились вниз, сначала на первую ступень каскада, потом и на самое дно ущелья и, усевшись на камне, до которого долетали брызги, долго смотрели на величественную картину природы. Я воспользовался минутою, чтобы набросать кое-как эскиз каскада, a товарищ мой С. П. П, очень непоседливый человек, отправился карабкаться по скалам; вот он взлез на дерево, висящее над вторым падением каскада и явился над моею головою; иногда он вдруг останавливался, как вкопанный, неподвижно и долго стоял на одном месте, под влиянием какого-нибудь нового впечатления…. Часа два мы пробыли здесь, наслаждаясь природою, и возвращались домой новыми тростинками, под тенью того же величественного и живописного леса.
