Они разбили лагерь среди расщелин, и Скотт, имевший все основания для тревоги, долго не мог уснуть. Утром на место их ночевки спустился туман. С сосущим ощущением под ложечкой – то ли от отчаяния, то ли от скудного завтрака – они вслепую двинулись вперед, потому что альтернативы у них не было. Когда в момент недолгого прояснения Уилсон почти случайно заметил флаг над складом, у них оставался небольшой кусок пеммикана и немного чая на всех. Они чудом спаслись. По словам Скотта,
это была самая тяжелая ситуация за все время путешествия, возникло страшное ощущение опасности… В будущем продукты нужно рассчитывать так, чтобы мы не оставались без запаса в случае плохой погоды. Больше мы в такую «яму» попадать не должны.
Думать об этом было поздно.
Помимо недостаточного запаса надежности в партии Скотта отсутствовала должная система учета. Он сам точно не знал, сколько продуктов у него осталось. Все окончательно убедились в слабости Скотта как руководителя.
Но теперь к их тяготам добавилась еще одна. По словам Оутса,
с Эвансом творится нечто экстраординарное, он совсем пал духом и ведет себя, как старуха или того хуже. Он довольно сильно ослабел от работы. И как он собирается пройти оставшиеся 400 миль, я не знаю.
Одним из важных достижений Амундсена было то, что его люди преодолели 1400 миль до полюса и обратно без болезней и несчастных случаев. Один случай зубной боли и затрудненное дыхание во время гонки на высоте 10 тысяч футов – это жалобы здоровых людей. Британцы же начали болеть практически сразу после ухода с полюса. Оутс отморозил пальцы на ногах, и они почернели. Скотт упал и повредил плечо. Прогрессировала «снежная слепота». После почти двадцатимильного перехода – практически самого длинного за все время путешествия – 29 января Уилсон обнаружил, что перенапряг ноги и несколько дней мог лишь хромать за санями, не в силах их тащить. Он записал, что «идти еще примерно 400 миль до тех пор, пока мы встретим собак и узнаем новости о корабле». Эта тоскливая мысль о помощи извне открывает целую серию дневниковых записей с пессимистическим подтекстом. Еще во время южного путешествия 1902 года он хорошо узнал Скотта и помнил, как с ними тогда едва не случилась беда. Происходящее все больше и больше напоминало те события. Это повергало людей в состояние депрессии. Примерно с 88° начались проблемы с психикой, и первым сломался старшина Эванс.
Скотт не замечал слабостей, которые скрывались за звероподобной внешностью Эванса, хотя для всех остальных они были очевидны. То, что Оутс, Уилсон и Боуэрс недолюбливали старшину Эванса, не улучшало моральный климат в коллективе. Более того, истинный характер его отношений со Скоттом давно вызывал подозрения. Ведь они возникли в результате фаворитизма. В те дни как никогда были важны лояльность и единство, но в лагере нарастал градус враждебности, а в случае с Уилсоном – и определенная доля упрека. В конце концов, именно его совет был отвергнут.
Старшина Эванс сильно страдал от обморожения, которому, как Уилсон помнил еще со времен «Дискавери», он всегда был подвержен. Скотт заметил 30 января, что у Эванса «отвалились два ногтя на руках… руки у него действительно в очень плохом состоянии, и, к моему удивлению, есть признаки, что из-за этого он начинает впадать в уныние – я все больше разочаровываюсь в нем».
Скотт не испытывал симпатии к инвалидам, более того, он ожидал, что его люди будут переносить несчастья молча. Он не видел, что Эванс имел и физические, и психические недостатки.
В каком-то смысле для Эванса поход к полюсу значил больше, чем для остальных. Он решил – и Скотт его в этом поддержал, – что сразу обретет финансовое благополучие: продвижение по службе, деньги, а затем почетная отставка и владение маленьким пабом до конца своих дней. Но неудача означала полную катастрофу. Скотт четко дал это понять – он попросил офицеров и ученых подождать с жалованьем за второй сезон, поскольку у экспедиции было недостаточно средств. Когда Эванс увидел развевающийся в снегах флаг Амундсена, его мир рухнул. Лидер оказался неудачником, надежды уничтожены. Он стал неестественно тихим и замкнутым, куда-то пропал обычный экстраверт, эгоист и импульсивный рассказчик. Потом он дал выход своей тоске, что проявилось в бесконечных стенаниях: вернувшись домой, они станут посмешищем, им суждено быть вечно вторыми; с ними все кончено, нет смысла продолжать… Это выглядело так, будто Скотт встретился с карикатурой на самого себя.
Кому-то из них – возможно, Оутсу – удалось успокоить Эванса и убедить его продолжать тащить сани. Но тут неожиданно добавились физические проблемы.
Эванс был самым крупным и тяжелым человеком в партии. Тем не менее он получал тот же рацион, что и остальные. Поэтому он страдал от недоедания больше всех. Недостаток калорий ощущался все сильнее, и состояние его здоровья пропорционально быстро ухудшалось. Все теряли в весе, но Эванс – больше остальных. Рана на руке, которую он получил, укорачивая сани, не поддавалась лечению, и к концу января он был совершенно неспособен выполнять какие-либо хозяйственные дела в лагере. Мало того что он стал таким беспомощным – из-за физической слабости он чувствовал себя вдвойне проигравшим. Скорее всего, именно это способствовало тому, что он сломался. Скотт всегда слишком многого от него ожидал и слишком тяжело его нагружал.
В начале февраля Эванс начал быстро деградировать. Были периоды просветления, но в целом он все хуже и хуже соображал, стал медленным и апатичным. Его слабость прогрессировала, и в итоге наступил периодический паралич. Помимо неопределенного замечания Скотта о том, что, судя по словам Уилсона, он, должно быть, «повредился в уме в результате падения», никакого письменного диагноза не сохранилось, и от чего страдал Эванс в действительности, до сих пор остается тайной. Одним из правдоподобных объяснений может быть гипотермия – слишком низкая температура тела. Но пока наиболее убедительный диагноз – это цинга. Он основан на том, что падение всего лишь ускорило резкое ухудшение состояния здоровья Эванса.
4 февраля, начав спускаться по леднику, Скотт и Эванс по пояс провалились в расщелину, причем Эванс дважды. В горах такие случаи являются обычным делом, но в тот вечер Скотт записал, что Эванс «становится еще более тупым и ни на что не годным», а на следующий день он уже «вообще ничего не соображал».
Рана, которая не поддавалась лечению, гноившиеся порезы и продолжительные кровотечения из носа также подтверждают, что после ухода с полюса Эванс страдал от нарастающей нехватки витамина С и, возможно, находился на ранней стадии цинги. Одним из следствий этой болезни является истончение стенок кровеносных сосудов. В таких условиях даже легкого шока от попадания в расщелину, как в случае с Эвансом, могло быть вполне достаточно для повреждения внутричерепных сосудов и медленного кровоизлияния в мозг. Этим и могло объясняться все происходившее с ним.
Пять человек были втиснуты в палатку, предназначенную для четверых. Жуткое ощущение – жить бок о бок с товарищем, теряющим разум. Они боялись, не станет ли Эванс буйным, однако большую часть времени он, казалось, пребывал в оцепенении, с трудом осознавая, что происходит вокруг него. В конце концов, все они были уставшими, голодными, ослабевшими. Все страдали от холода и недоедания. Поэтому никто – и меньше всех Уилсон – не хотел так близко наблюдать психическое помешательство в то время, когда сама мысль о том, чтобы заглянуть поглубже в глубины собственного разума, была невыносима.
Снова заканчивались продукты. Партия вышла 13 февраля со склада, расположенного на середине ледника, с запасом еды на три с половиной дня, но, как сказал Скотт, «мы не знаем, насколько далеко находимся от следующего склада… Мы впрягаемся в сани ради еды… Мы сократили рацион, меньше спим; чувствуем себя довольно усталыми».
Тягостной неизвестности и горьких свидетельств некомпетентности Скотта при подготовке похода было вполне достаточно для того, чтобы повергнуть в состояние подавленности даже людей, находившихся в полном уме. Вполне возможно, что у всех членов партии в разной степени началась апатия. У Эванса случился кризис 16 февраля. В полдень он упал от изнеможения, совершенно больной, с сильным головокружением. Оутс, как обычно, описал ситуацию без прикрас и эпитетов:
Эвансу… первому пришлось бросить упряжь, сесть в сани, а позже заявить, что он не может идти дальше. Если он не придет в себя до завтра, одному Богу известно, как мы доставим его домой. Вероятно, мы просто не сможем везти его в санях.
Сам Эванс к этому моменту превратился в жалкую развалину, но его тащили с собой до последнего. На следующий день он, казалось, почувствовал себя лучше, вначале даже впрягся в сани, но потом впервые не смог их тащить. Его спутники пришли в полное отчаяние. Они снова попытались как можно быстрее добраться до следующего склада, поскольку продукты почти закончились и любое промедление грозило бедой. У Эванса что-то случилось с ботинками. Его оставили одного приводить себя в порядок и велели незамедлительно догонять партию.
