— Надоела эта жизнь, — прервал его размышления Эриксон. — Кончать думаю. Вложу капитал в издание газеты. Дядя на этом деле сделал миллион. Зовет меня.
— Миллион на газете?
— Ты, я вижу, совсем одичал тут, Мартин. Тебе пора в Штаты.
Всю ночь не потухал огонь в комнате Джонсона, а утром распахнулись двери склада, и потекли ценности чернобородого в трюмы Олафа Эриксона. Тот даже не подозревал о таком количестве заготовок!
К полудню рейд опустел.
Теперь друзья сидели в капитанской каюте. Тут же стоял окованный сундук Мартина Джонсона.
— Сознайся, бродяга, что тебе повезло: полторы тысячи «хвостов» за доставку пассажира!
— А план, а текст письма ты разве ни во что не ценишь?
Смеясь, они выпили. Мартин хмелел.
— В конце концов, бродяга, мы неплохо с тобой пожили… — он хлопнул приятеля по плечу. — Предлагаю — за дружбу!
Выпили снова.
Мартину стало совсем весело.
Выпили еще. Тост предложил Эриксон. Себе он наливал из другого графина воду…
Вскоре Джонсон прилег и сразу заснул.
— Олл-райт! — потирая руки, пробормотал Олаф, подошел к другу, вытащил из заднего кармана его брюк браунинг, сунул в стол, достал веревку и, не торопясь опутал ею ноги, а затем руки Мартина. Совершенно пьяный, тот только изредка мычал. Обшарив карманы жертвы, Эриксон нашел ключи и под музыку замка открыл окованный сундук. Там лежали пачки долларов и банковые квитанции. Капитан начал подсчитывать. Квитанции с 1902 года, их целая пачка!
— О, они на предъявителя! Совсем хорошо! Тысяча, две, пять, десять…
Знал бы Эриксон, что они фальшивые!
Мартину, вероятно, снился сон: он ворочался, что-то бубнил, стонал.
Олаф пересчитывал тугие пачки долларов; среди них он узнал и те, которыми сам платил Мартину за пушнину. Подведя итог, Эриксон захлопнул сундук. В замке снова заиграла музыка.
Джонсон испуганно открыл глаза, страшно повел ими, еще не понимая, явь это или сон. Хмель — как вышибло!
— Олаф! — дико закричал он, увидев, что связан.
Не спеша, тот подошел к нему.
— Какой же ты осел, Мартин! Ведь у тебя четверть миллиона! — возбужденно воскликнул капитан.
Джонсон только вращал безумными глазами. Эриксон махнул рукой.
— Впрочем, я всегда считал тебя недалеким. — Он отошел к столу, налил себе теперь уже настоящего виски.
— За идиотов! — провозгласил он тост и выпил.
— Олаф… — упавшим голосом повторил его друг, еще не веря, что все это правда.
Ни один мускул не дрогнул на лице Олафа Эриксона. Он вытащил из кармана грязный носовой платок и заткнул им Мартину рот. Извиваясь, как червь, Джонсон забился, замычал, глаза словно пытались выскочить из орбит. Он свалился с койки.
— Вилли! — крикнул капитан в переговорную трубу.
На пороге появился низкорослый человек в комбинезоне с засученными рукавами.
— Слушаю, хозяин, — хрипло доложил он о своем приходе.
— Ты заработал сегодня сто долларов, Вилли, — и жестом Эриксон показал ему, что нужно сделать.
Спустя минуту капитан увидел, как Вилли вышвырнул Джонсона за борт.
«Пусть попробует теперь найти концы чернобородый, — усмехнулся Эриксон, потирая потные руки. — А с Роузеном мы сумеем договориться и на этот раз».
Великое множество съехалось чукчей на праздник раздачи в стойбище Омрыквута.
Праздник в разгаре. Здесь поднимают тяжести, там лоснятся смуглые тела борцов, мчатся бегуны, а у яранги Ляса то и дело взлетает вверх какой-то чукча, смешно растопырив руки: четверо здоровяков, растянув шкуру старого оленя, поочередно подбрасывают на ней оспаривающих первенство, кто дольше удержится на ногах. Смех, шум, веселье…
Церемония раздачи уже окончилась; пастухи и бедные родственники получили от хозяина по оленю и Теперь, довольные, принимают участие в празднике.
Завтра обмен с береговыми охотниками, а там и на зимние пастбища…
Несколько одряхлевший Омрыквут переходит от одной группы людей к другой. Он — под хмельком, щеки покраснели, седая голова обнажена. На нем дубленые штаны и добротная кухлянка с обвисшими пустыми рукавами. Не спеша он подходит к бегунам. За ним пастух Рольтыргыргин тянет заарканенного оленя.
— Пусть возьмет его самый быстрый из вас, — бросает хозяин вызов чукчам.
И в тот же миг срывается с места до десятка людей. На ходу они сбрасывают кухлянки, шапки. Бежать далеко. Одобрительно гудит толпа. Омрыквут идет дальше.
У борцов меряется силой и ловкостью уже последняя пара. Это Кутыкай и Гырголь. Оба в расцвете сил: пастуху — сорок два, хозяину — тридцать восемь. Вокруг плотное кольцо потерпевших поражение, любителей, зевак.
— Какомэй! Пастух и хозяин?
Кутыкай худ, мускулист. Гырголь плотен, тяжел, краснощек; он покряхтывает, надувается. Кто знает, как ему удалось выйти в последнюю пару…
Рольтыргыргин опять подвел оленя. Почти все повернулись к хозяину стойбища. Но тот что-то медлил. Он не ожидал, что в решающей паре окажутся его зять и пастух. Едва ли предполагал оказаться в этой паре и сам Гырголь. Его больше тянуло на торговую пляску, но и от борьбы отказаться мешала традиция; к тому же он все время побеждал…
Схватка обостряется. Но Гырголь уверен, что пастух не посмеет одолеть хозяина. И действительно, Кутыкай нападает только для вида, чтобы обмануть зрителей, чтобы не было стыдно. Он давно готов быть побежденным.
Омрыквут как бы не замечает подведенного оленя. «Зачем зятю этот дрянной олень? — думает он. — Разве есть число его стаду?» Он опасается, что пастух, чего доброго, соблазнится и поборет Гырголя. Старик старается перехватить взгляд Кутыкая. Однако тот совсем не смотрит в стороны.
Мелькают смуглые тела (кухлянки сброшены), Слышно тяжелое дыхание Гырголя.
Рольтыргыргин — этот верный хозяйский пес, как называют его другие пастухи, — видит, как сдвинулись седые брови Омрыквута. Не на него ли гневается хозяин, думая, что он все еще не подвел призового оленя?
— Я привел призового, — робко напоминает он.
Лицо старика дернулось.
— Пусть возьмет его победитель! — вынужден он объявить.
Толпа снова одобрительно зашумела. Кутыкай услышал слова хозяина, оглянулся. Гырголь не замедлил схватить его, бросил на помятую траву, навалился всей тушей, пытаясь уложить на спину. И кто знает, почему в этот миг не поддался пастух. Он резко повернулся, вскочил на ноги, ошалело оглядывая толпу, но не различая ничего, кроме стоящего оленя. Олень! «Пусть возьмет его победитель!» Так сказал хозяин. Олень, целый, живой олень!
