Ознакомительная версия.
После этих горячих слов Василий Михайлович снова поостыл и, посмотрев на юношу, продолжавшего стоять перед ним с опущенной головой, уже почти шутя сказал словами баснописца:
— «Ты все пела? Это дело. Так пойди же — попляши». И затем добавил: — Идите, мичман Литке, и беритесь за ум. Дело наше серьезное и для государства весьма нужное.
И вот теперь мичман Литке, делая три шага в одну сторону по своей каюте и три — в другую, все приставал к Врангелю, не давая ему углубиться в чтение:
— Фердинанд, ну скажи — что мне делать? Я шалопай, форсер, — сие справедливо. Вместо того чтобы учиться самому, я все ждал, что меня будут учить. Он меня уподобил крыловской стрекозе. Что это значит? Ведь он меня гонит с фрегата.
— Не знаю, выгонит он тебя или нет с «Камчатки», а вот я, честное слово, выгоню тебя из каюты! — с сердцем отвечал Врангель. — Ведь я же тебе десять раз повторил вчера, что его слова означают: иди и учись на палубе! Лучшей школы, как у Головнина, ты не найдешь. Ты воспользуйся сим случаем.
— Нет, я так не могу, — твердил Литке. — Как только придем в Петропавловскую бухту, так я подам рапорт о болезни и спишусь на берег.
— Не дури! — отвечал Врангель. — Кабы он в тебя не верил, он бы тебя не учил, а паче того — не ругал. Он такой человек.
Глава шестнадцатая
ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
При легком южном ветре «Камчатка» вошла в Авачинскую губу, а светлой северной ночью подошла ко входу в Петропавловскую бухту и стала на якорь.
Было 2 мая. В такую пору года на Камчатку еще никогда не приходило ни одно судно.
Наутро все население Петропавловска во главе с начальником области Рикордом высыпало на улицу.
Все глядели на корабль.
Одни говорили, что это транспорт из Охотска, другие — что это иностранный фрегат, что трехмачтового транспорта в Охотске отроду не бывало, к тому же из Охотска рано еще быть судам.
Спор этот был разрешен в ту самую минуту, как Рикорд навел подзорную трубу на корабль.
— На фрегате наш вымпел! — радостно воскликнул он. — Сие мог совершить только капитан Головнин! Ура!
Добрая сотня голосов охотно подхватила «ура», и несколько шапок от радости полетело кверху.
Рикорд между тем обратился к офицеру местной экипажной роты:
— Лейтенант Калмыков, поезжайте скорее на шлюп поздравить Василия Михайловича с прибытием.
Калмыков сел с командой в шлюпку и направился к «Камчатке».
В свою очередь, и с «Камчатки» заметили в зрительную трубу движение на берегу.
— Салютовать русскому берегу из семи пушек! — приказал Головнин.
И семь выстрелов один за другим огласили дикие горы Камчатки, породив многоголосое эхо и окутав корабль пеленой белого дыма.
На этот салют немедленно последовал ответ с береговых батарей.
Явившийся на шлюп Калмыков, обнимая Головнина, говорил:
— Как это вы ухитрились притти столь рано? Из оповещения морского министерства мы лишь недавно узнали, что вы вышли из Кронштадта в последних числах августа прошедшего года...
В свою очередь, и Василий Михайлович был немало удивлен исправностью порта.
— А с вами что приключилось, — спрашивал он Калмыкова, — что вы тотчас же отдали мне салют? Раньше пушки лежали в сарае, я на берег их вытаскивали только к июлю.
— Мало ли что было, Василий Михайлович! — отвечал Калмыков, продолжая крепко жать руку Головнину. — Это все Петр Иванович. Он скоро всю Камчатку" поставит на дыбки.
— Однако едем на берег, — предложил Головнин. — Нужно подать рапорт начальнику области о прибытии да обнять покрепче старого друга.
Он поспешил сесть в шлюпку.
— Честь имею рапортовать, что вверенный мне шлюп «Камчатка» сего числа благополучно... — начал было высадившийся на берег Головнин, поднося два пальца к шляпе.
Но Рикорд не дал своему другу докончить рапорт, крепко обнял его, лобызая со щеки на щеку.
— Слава богу! Слава богу! — твердил он. — Поздравляю тебя, любезный друг Василий Михайлович, со счастливым прибытием и примечательным твоим плаванием. Идем скорее ко мне. Жена ждет тебя с превеликим нетерпением.
И, подхватив дорогого гостя под руку, он повел его к дому.
Начальник Камчатки, резиденция которого теперь была перенесена из Нижнекамчатска в Петропавловскую гавань, помещался в лучшем доме поселка, с деревянной крышей и стеклами в окнах. Внутри жилища, где во всем была видна заботливая женская рука, оказалось совсем хорошо.
В дверях пришедших встретила сама Людмила Ивановна-жена Рикорда, молодая женщина с глазами цвета спелой вишни, с тем милым, чуть смуглым и ласковым лицом, которые так часто встречаются на Украине.
— Василий Михайлович! Какими судьбами так рано? Мы вас ждали, знаете, к какому времени? К августу, не раньше. Ну, садитесь же, друг дорогой, да сказывайте, что у вас в Петербурге делается, как вы шли. А потом будем обедать.
Едва дослушав гостя, она устремилась по хозяйству, а Петр Иванович подвел его к окну:
— Дай-ка я подивлюсь на тебя, как говорит моя жена. Э-э, брат! Почему седины-то столько на висках?
— То память от японского плена, — отвечал Головнин.
— И до сих пор не женат?
— Все некогда было, сам знаешь, но теперь женюсь, перед уходом в плавание было обручение.
— Одобряю и поздравляю, — говорил Рикорд. — Дай-ка я тебя по сему случаю еще разок поцелую. Ага, теперь и кольцо обручальное вижу... На ком же женишься?
Василии Михайлович сказал. Рикорд позвал жену.
— Иди скорей сюда, брось твои медвежьи котлеты. Поздравь Василия Михайловича, он женится!
Пришлось Василию Михайловичу все рассказать сначала и уже гораздо подробнее, чем другу.
К обеду явилась и жившая у Рикорда его сестра Анна Ивановна. Вместе с невесткой она усердно угощала гостя, глядя на него такими же восторженными глазами, как и ее брат. Пили за здоровье нареченных чудесную наливку, настоенную хозяйкой на морошке. Подстать наливке был и весь обед.
За обедом Петр Иванович все расспрашивал о Петербурге, об общих товарищах, о Марфе Елизаровне, вспоминали детство и чуть взгрустнули о прошлом, как водится...
— А теперь отпусти меня, Петр, — сказал Василий Михайлович, вставая из-за стола. — Тороплюсь на шлюп. Боюсь, чтобы на него не нанесло лед от берега. Завтра снова твой гость...
Головнин беспокоился не зря. На следующее же утро ветром двинуло на шлюп сплошную массу берегового льда, но, к счастью, он оказался слаб и мелок и вреда кораблю не причинил.
Но произошел другой, гораздо более опасный случай. На вахте Кутыгина и Литке (снова Литке!) позабыли, при наступлении безветрия, подтянуть якорный канат, отчего буйреп попал между рулем и тревнем и задержал шлюп, как на шпринте.
Ознакомительная версия.
