Завален годовой план. И это еще не все. Одна за другой идут телеграммы из Владивостока, они требуют немедленной отгрузки бумаги. «Отправить срочно. Вне очереди. Снять с линии любое судно». Эту бумагу ждут типографии Владивостока. И не только Владивостока. Газеты должны выходить каждый день. Может быть, на Командорах или Курилах уже стали печатные машины. Нет бумаги. Нет газеты в рыбацком поселке, нет газеты на пограничной заставе, нет газеты на далеком прииске. Нет газеты, к которой привыкли, которая нужна, как хлеб, как вахта, как вспышки далеких маяков. А на складах порта тысяча двести тонн бумаги! Ее нужно вывезти. Ты это понимаешь, коммунист Демин?
А если поговорить с капитаном «Ладоги» Шаловым? «Вы газеты каждый день читаете, капитан? Типографиям нужна бумага. И только «Ладога» в порту. Все суда ушли на Север». Начальству легко писать: «Снять с линии любое судно». Кого снимать? А бумага нужна сейчас.
Шалов коммунист. Он согласится. Должен согласиться. Ну, а если не выдержат цементные ящики? Тогда в трюм ворвется вода. Клочья бумаги забьют отливную магистраль и… Дальнейшего представить себе Демин не смог. Отмахнулся от страшного.
Однако все суда до Нового года в рейсах. В порту тысяча двести тонн экспортной бумаги. Бумагу должна взять «Ладога». Это вытянуло бы план. Но инспекторы Регистра непреклонны. Только «…без груза, в сопровождении судна».
Разозлился начальник Демин на капитана Шалова. «Разжалую в старпомы! Нет, во вторые! Я тебе покажу, аварийщик чертов!» Он не хотел вспоминать, что у капитана Шалова это первая авария, что Шалов один из лучших капитанов и что вина его еще не доказана. Он думал только о том, что сорван план и «Ладога» не может взять груз.
Из кабинета все вышли, у двери задержался только главный диспетчер Лунин. Он старше всех в управлении и по стажу, и по возрасту. Менялись начальники и замы, а Лунин оставался. У Лунина утиный нос, глаза — как щелки. Если смотреть в профиль, то кажется, принюхивается диспетчер к чему-то вкусному и щурится от удовольствия.
Ходит начальник от окна к стене, зло молчит. Повел носом главный диспетчер и вкрадчиво заговорил:
— Николай Захарович, а если капитан Шалов согласится взять груз? Переход до Владивостока небольшой, что тут страшного?
Посмотрел Демин на диспетчера, кулаки сжал. Углядел в нем Лунин то, чего сам начальник боялся. Голову в плечи втянул Лунин, совсем прикрыл глаза, к двери попятился. У начальника Демина не глаза — сверла.
К окну повернулся Демин и сказал, четко выговаривая каждое слово:
— Капитана Шалова ко мне! Сейчас же!
Сашу Монича назначили на «Ладогу» третьим штурманом еще до аварии. В моринспекции сказали: «У капитана Шалова есть чему поучиться!»
Стояночные вахты очень несложные. Швартовы, трап, чистота на палубе. Но уже в первую вахту Монич получил замечание за то, что слишком поздно включил палубное освещение.
— Прошу запомнить мой девиз, — сказал капитан, — лучше раньше, чем позже.
Моничу нравилось, что капитан не кричит, но когда появляется на мостике, то работа идет быстрее. Все нравилось Моничу на «Ладоге». Жаль только, что ремонт предстоит. Хотелось дальних плаваний, опасностей, приключений, а впереди — безмятежная стоянка. И до плавания еще ой как далеко. Так думал Монич. Он не в силах был заглянуть в будущее даже на несколько часов вперед.
Монич стоял у трапа, шутил с вахтенным матросом Костей Броневым. Подружились матрос со штурманом сразу. «Ладога» — их первое судно, вместе стоят вахту. Окончил Костя весной школу, с трудом поступил на флот. На мир смотрел удивленными голубыми глазами, то и дело румянец вспыхивал на его щеках, не знающих бритвы. Матросы постарше не приглашали Костю в город на вечеринки. А тот и рад: смущал его девичий смех, ласково-насмешливые взгляды.
Толковали штурман с вахтенным матросом о том о сем. Не заметили, как поднялся по трапу капитан, как оказался рядом. Вздрогнули, вытянулись от негромких слов:
— Невнимательно вахту стоите, третий штурман!
Капитан прошел к надстройке, у двери обернулся:
— Второго штурмана ко мне.
Если нет груза, то на стоянке второй штурман может вволю спать, и второй штурман Петя Дроздов спал сладко. Разбудить его было непросто. Монич поднимал Петю над койкой, бросал, снова поднимал.
— Капитан пришел из управления. Может быть, переиграли.
Поплелся Петя к капитану. А через несколько минут пронесся мимо Монича к трапу и защелкал каблуками по ступенькам. Удивился Монич. Просто хамелеон какой-то Петя: он уже был свеж, бодр и даже успел побриться.
— Будем грузиться! — крикнул Петя с причала.
На порт опустилась ночь. Тихая, безветренная, с легким морозцем. Осветился капитанский иллюминатор, зажглись портальные прожекторы. Подтащил трудяга паровозик вагоны к борту. Катились двухсоткилограммовые рулоны бумаги на причал по скатам. Сталкивались звонко, как дубовые чурки. Краны хватали рулоны храпцами, исчезали рулоны в черном проеме трюма.
Всю ночь шла погрузка. Всю ночь, как светлое око, светился капитанский иллюминатор. Уже бледный свет хмурого утра выхватил из темноты склады, уже погасли прожекторы и Монич сдал вахту старпому, а капитанский иллюминатор бессонным глазом устало смотрел на белые рулоны в просвете трюма, на черные стрелы-хоботы портальных кранов. Наступал самый короткий день в году, день зимнего солнцестояния.
К полудню погрузка была закончена. Тысяча двести тонн бумаги принято на борт. Шесть тысяч рулонов разместилось в четырех трюмах. Боцман Танцура, длинный и нескладный, как подъемный кран, стоял на палубе, размахивал руками и кричал:
— Шевелись, мальчики!
«Мальчики» закрывали трюмы, натягивали на люк сначала один брезент, потом другой, третий, самый новый и крепкий. Край верхнего брезента подворачивали. Задубел на морозе брезент, рвал кожу с ладоней, ломал ногти. Закраину брезента прижимали стальными полосами-шинами. А между шиной и упором загоняли тяжелые и звонкие дубовые клинья. Загоняли кувалдами сплеча, так, что курчавились заусеницы у клиньев.
Вокруг трюмов прохаживался боцман Танцура, покрикивал просто так, для порядка:
— Шевелись, мальчики!
А поверх брезентов, поперек трюма, ставил стальные шины плотник Саша Васильев. Закладывал в талрепы ломик, приплясывал на нем, кричал:
— Теперь можно и вокруг шарика! Сверху крикнули:
— Плотник Васильев, сделать замеры льял!
Замотал Саша пестрый шарф, пошел за футштоком делать замеры. Откуда бы вода ни поступала в трюм, сначала она попадала в льяла — узкие клиновидные отсеки у днища вдоль бортов.
Даже в сапогах и полушубке щеголем выглядел Саша. Он натирал мелом медный футшток — прут с отметками, бросал его в льяльную трубку, слушал, когда он звякнет о днище льяльного отсека, и тут же тащил за линь, смотрел, по какую отметку смыт мел. Затем с гусарской щедростью насухо вытирал футшток концом шарфа, мелил и шел к следующей льяльной трубке.
Саша делал замеры по правому борту, там, где ниже ватерлинии в трюме стоял цементный ящик на рваных краях пробоины, преграждая доступ воде. К Саше подошел капитан, и Саша мушкетерским выпадом поднес капитану футшток. Посмотрел капитан на сухие засечки, покивал головой. Вдоль всех замерных трубок правого борта прошли плотник и капитан. Сухой футшток.
Прошел в каюту капитан. Мрачно, не поворачивая головы, бросил вахтенному у трапа:
— Третьего штурмана ко мне.
— Третьего штурмана к капитану! — пронеслось по коридорам «Ладоги». Захлопали двери, звякнули накладки на трапах.
— Прибыл по вашему вызову.
Третий штурман Монич переступил через порог, щелкнул каблуками. Приятно быть лихим штурманом!
У стола сидел капитан Шалов, курил трубку, смотрел на третьего штурмана. Сказал, не вынимая трубки изо рта:
— Оформляйте отход. На Владивосток. На двадцать два часа.
— Есть оформлять отход. — И через левое плечо к двери.
— Подождите. Я вас еще не отпустил.
Обернулся Монич. Капитан стоял, смотрел в иллюминатор, барабанил пальцами по столу. Прошло несколько минут.
— Я слушаю вас, Владимир Иванович, — напомнил о себе Монич.
Резко вынул трубку изо рта капитан, шагнул к Моничу. Посмотрел в глаза, проговорил раздельно:
— В судовых документах есть акт Регистра об аварии. Когда будете оформлять отход, этого акта не предъявляйте. Вы меня поняли?
— Так точно, понял. Разрешите идти?
— Идите.
Только в каюте, когда Монич подбирал документы на отход, до него дошел смысл сказанного капитаном. Внимательно перечитал помощник Монич предложение Регистра: «Следовать на базу ремонта, без груза, в сопровождении судна». Жирная черта, как граница запрета, отделила последние слова. Понял третий штурман, что стоит ему показать акт портнадзирателю — и отход не состоится. Зазвонят телефоны, забегают диспетчеры. Придется выгружать бумагу и ждать попутного судна. И новый тысяча девятьсот сорок восьмой год придется встречать здесь, а не в шумном Владивостоке. Да и «есть» сказал. Значит, нужно так и делать. А погода стоит хорошая. Три дня — и во Владивостоке. Да и льяла сухие. Вынул акт из папки и переложил его в ящик стола.
