Наконец господин Керабан вывел название Дунай из зендского слова «асдану», означающего «быструю реку» и, как и всегда, заставил своего оппонента замолчать[107].
Но сколь бы «быстрой» эта река ни была, ее течения недостаточно, чтобы увлечь всю массу воды, задерживаемую в различных руслах. И приходится считаться с крупными наводнениями. Ну а упрямый господин Керабан принять чужие доводы, разумеется, не пожелал и вопреки всем предостережениям направил карету через широкую дельту.
Он не был одиноким в этой глуши: изрядное число уток, диких гусей, ибисов, цапель, лебедей, пеликанов как бы составляло его кортеж[108]. Но негоциант забыл, что если природа создала водоплавающих птиц голенастыми[109] или перепончатокрылыми, то это значит: нужны ходули или перепонки для посещения области, столь часто затопляемой в период больших паводков.
Ну а лошади, всякий с этим согласится, были существами скорее сухопутными, чем водоплавающими, и с трудом передвигались по земле, размокшей из-за последних паводков. За пределами этого гирла Дуная, впадающего в Черное море у Сулины, расстилалось только обширное болото, сквозь которое едва просматривалась почти непроходимая дорога. Вопреки советам ямщиков, к которым присоединился ван Миттен, господин Керабан дал приказ продвигаться вперед. И пришлось ему подчиниться. А привело это к тому, что карета, естественно, увязла в грязи и лошади никак не могли ее оттуда вытащить.
— Дороги недостаточно хорошо содержатся в этой местности, — счел нужным заметить ван Миттен.
— Они такие, какие есть! — не упустил случая Керабан. — Они таковы, какими только и могут быть при подобном правительстве!
— Может быть, нам лучше вернуться и направиться по другому пути?
Напротив, нам лучше продолжать продвигаться и ничего не менять в маршруте!
— Но каким образом?
Нужно послать за вспомогательными лошадьми в ближайшую деревню. — ответил упрямый герой. — А ночь проведем либо в карете, либо на постоялом дворе.
Возражать на это было нечего. Ямщик и Низиб отправились на поиски ближайшей деревни. Вернуться они могли, вероятно, только к восходу солнца. Так что господин Керабан, ван Миттен и Бруно должны были подчиниться необходимости провести ночь посреди этой обширной степи, столь же безлюдной, как если бы они оказались в самой глубине пустынь центральной Австралии. К счастью, карета, погрузившись в тину до втулок колес, как будто не собиралась увязнуть еще глубже.
Между тем ночь была непроглядной. Массивные, очень низкие облака в стадии конденсации[110], пригнанные ветрами с Черного моря, неслись по небу. Хотя дождя не было, сильная влажность исходила от земли, перенасыщенной водой, и подобно полярному туману смачивала все вокруг. Уже в десяти шагах ничего нельзя было разглядеть. Только два фонаря кареты отбрасывали слабенький свет сквозь болотные испарения, и, возможно, лучше было бы их погасить.
В самом деле, этот свет мог привлечь каких-либо нежелательных пришельцев. Но когда ван Миттен высказал свое соображение на этот счет, его несносный спутник счел должным оспорить его, и предложение голландца не имело последствий.
Тем не менее рассудительный ван Миттен был прав, и если бы он оказался похитрее, то предложил бы своему сотоварищу фонарей не гасить: очень вероятно, что в этом случае они как раз были бы погашены.
в которой увязшие почтовые лошадки доказали, что их собственный страх сильнее, чем хлыст ямщика.Было десять часов вечера. Керабан, ван Миттен и Бруно, поужинав взятой из кофра провизией, курили и около получаса прогуливались по узкой тропинке с твердой почвой.
— Теперь, — сказал ван Миттен, — я думаю, друг Керабан, что вы не имеете ничего против того, чтобы мы пошли спать, пока не прибудут лошади?
— Не имею ничего против, — подтвердил Керабан, чуть поразмыслив, прежде чем дать этот ответ, немного странный со стороны человека, у которого в запасе всегда хватало возражений.
— Мне хотелось бы думать, — добавил голландец, — что мы в безопасности посреди этой абсолютно пустынной равнины?
— Мне тоже хотелось бы.
— Нечего опасаться какого-либо нападения?
— Нечего.
— Если не считать нападения москитов, — заметил Бруно, который только что сильно хлопнул себя по лбу, чтобы раздавить полдюжины этих несносных диптеров[111].
И действительно, тучи прожорливых насекомых, которых, видимо, привлекало мерцание фонарей, начали нахально крутиться вокруг кареты.
— Гм, — заметил ван Миттен, — здесь жуткое количество москитов, и противомоскитная сетка нам не помешала бы.
— Это не москиты, — возразил господин Керабан, почесывая нижнюю часть затылка, — и вовсе не противомоскитной сетки нам не хватает!
— Чего же тогда? — спросил голландец.
— Противокомарной сетки, — ответил Керабан, — потому что эти мнимые москиты — на самом деле комары.
«Черт меня побери, если я нахожу в них различие», — подумал ван Миттен, не считая, правда, уместным начинать дискуссию по этому чисто энтомологическому[112] вопросу.
— Любопытно, — заметил Керабан, — что только самки этих насекомых нападают на человека.
— Узнаю их, этих представительниц прекрасного пола, — сострил Бруно, потирая икры.
— Я думаю, что мы поступим разумно, если вернемся в карету, — сказал ван Миттен, — иначе нас сейчас сожрут.
— Действительно, — ответил Керабан, — равнины нижнего Дуная просто оккупированы комарами, и с ними можно бороться, только посыпая на ночь кровать и рубашку, а днем и носки пиретрумом…
— Которого, к несчастью, у нас нет как нет, — договорил голландец.
— Нет как нет, — ответил Керабан. — Но кто мог предвидеть, что мы окажемся в бедственном положении в болотах Добруджи?
— Никто, друг Керабан.
— Я слышал, друг ван Миттен, о колонии крымских татар, которым турецкое правительство предоставило обширную концессию в дельте этой реки. Так вот, полчища этих комаров вынудили их покинуть ее.
— Судя по тому, что мы видим, друг Керабан, это вполне вероятно!
— Давайте вернемся в карету.
— Мы слишком опоздали, — ответил ван Миттен, мечущийся среди жужжащих крыльев, вибрирующих миллион раз в секунду.
Когда господин Керабан и его товарищ собрались подняться в карету, первый из них остановился.
— Хотя вроде нечего опасаться, — сказал он, — но хорошо было бы, если бы Бруно посторожил, пока не вернется ямщик.
