Наутро прибыл Этьен, французкий фотоохотник. Он оказался белобрысым парнишкой лет двадцати, с огромным чемоданом фототехники в багажнике взятой напрокат машины. Он поселился в моем балке и проводил дни в саванне, наблюдая за ориксами. У них начался гон, а Этьену его фотоагентство заказало снимки дерущихся самцов. Парень, надо сказать, обладал редким терпением. Ровно три дня провел он в раскаленной солнцем машине среди сонно пасущихся антилоп, без малейшего успеха. Вечером он возвращался в совершенно обалдевшем состоянии, но и не думал отступать.
— Рано еще, — сказал я. — Поснимай пока прочую фауну.
Еще два дня он снимал разных обитателей Хай-Бара, а также жанровые сценки:
крутой биолог Владимир Л. Динец наблюдает за вверенными ему зверями; известные ветеринары Владимир и Тони достают консервную банку из желудка проглотившего ее страуса; отважный натуралист Вови ловит убежавшую эфу. Вскоре сюжеты кончились, а ориксы только-только принялись стучать рогами, лениво пробуя силы.
— Поехали пока на Мертвое Море, — предложил я, — а там и настоящий гон начнется.
— Отличная идея, — воскликнул Этьен, вытряхивая из домашней тапочки моего соседа — колючую мышку-акомиса. А что у нас сегодня на ужин?
Мы открыли холодильник и с ужасом уставились на пустые полки. Вдруг меня осенило:
— Омлет!
— Omlette? Ты не говорил, что знаешь французский…
— Я и не знаю, но это будет суперомлет! Пойдем искать страусиные яйца!
Мы с полчаса колесили по саванне, но яиц, как нарочно, не попадалось. То, что кладка у них обычно в мае, совершенно улетучилось у меня из памяти. Вдруг прямо у дороги мы увидели десяток яиц размером с дыньку-«колхозницу». Папаши, который обязан охранять кладку, нигде не было видно.
Мы триумфально притащили домой яйцо и долго пытались разбить его. Наконец скорлупа треснула, но внутри оказался какой-то серый порошок. Пришлось ехать в киббуц за йогуртами.
Наутро, мучимый совестью, я подошел к Аиле, отвечавшей за страусов.
— Аила, сказал я, — тут такое дело… Мы нечаянно одно страусиное яйцо разбили — там, у дороги…
— А, эти, — рассмеялась она, — ничего страшного! Мы их еще весной там положили, чтобы туристам показывать.
Мы молча сели в машину и уехали вверх по Араве.
Израильские дороги отличного качества — дух захватывает, когда мчишься через саванну по идеально ровной ленте шоссе. Правда, чтобы водители не спали за рулем, через каждые 25 километров поперек дороги идет низенький бортик, перед которым надо притормаживать. Их высоту кто-то не рассчитал, так что машины иногда улетают с них в кювет.
Розовая гладь рассола в обрамлении белоснежных берегов, величественные горы, зеленые пятнышки оазисов… Уж на что гнилое место Мертвое Море, но и в нем есть своя прелесть. Этьен впервые был в этих краях и тратил метры пленки, снимая скалы, корявые деревца, соляные «грибы» на отмелях, высокую колонну из каменной соли под горой Содом (якобы жена Лота, которая не послушалась мужа, обернулась, когда он уводил ее из приговоренного богом города, и от ужаса превратилась в соляной столб…) Весь день мы бродили по узким каньонам Эйн-Геди, среди журчащих ручейков, водопадов, пещер, полуручных нубийских козерогов и скачущих по веткам даманов.
Над узкой полоской деревьев вздымались чудовищной высоты стены ущелий, совершенно лишенные растительности.
— А что там, наверху? — спросил Этьен.
— Иудейская пустыня. Там ничего не растет, но водятся птички-каменки и скорпионы.
— А куда ведет каньон?
— Никуда. Он постепенно становится все более мелким, а в верховьях это просто овраг. Начинается он возле Хеврона.
Я все это отлично знал, потому что в свой первый приезд в Израиль неделю работал у бедуина, жившего в верхней части каньона. Я очищал его маленькое поле от камней, а он платил мне вполне приличные деньги — десять долларов за тонну булыжников. Айша, его очаровательная восемнадцатилетняя внучка, мне тоже немного доплачивала, но старый добрый Хасан ибн Али ни о чем не догадывался, да и не интересовался — нравы у бедуинов куда свободней, чем у оседлых арабов-палестинцев.
Когда я в последний вечер спускался от шатра Хасана к шоссе, то в сумерках познакомился с одной из дочерей старой самки леопарда, жившей у нас в Хай Баре.
Я вышел на скальную террасу, с которой стекал маленький водопадик, и внизу увидел спокойно стоящего зверя. Израильские леопарды маленькие, но изумительно красивые — почти белые в густых мелких черных колечках. Пантера заметила меня, оглядела ясными желтыми глазищами — она и сейчас как живая в моей памяти — и продолжала пить из ручья, а потом величественно зашагала в скалы. Через месяц ее убили. Она гуляла по крышам машин на туристской стоянке, а мимо проходил солдат, недавно приехавший из Советского Союза. По известным причинам военные здесь всегда ходят с заряженным оружием.
Мы с Этьеном два дня лазили по безводным, но очень красивым каньонам южнее Эйн Геди, а потом объездили все три махтеша. Так называют огромные впадины в плато Негев, похожие на кратеры. Особенно хорош Малый Махтеш, с километр в диаметре и такой же глубины. Геологи там в буквальном смысле лезут на стены от восторга.
Израильтяне считают, что больше нигде в мире таких «колодцев» нет, но те, кто был в котловине ‚р-ойлан-дуз в Туркмении, поймут, о чем идет речь.
В одном из махтешей, кстати, прижились завезенные из Хай-Бара куланы — первый настоящий успех Центра. Беня мечтал выпустить в другой диких ослов, но для этого их должно было стать хотя бы голов двадцать…
Когда мы вернулись в Хай Бар, то первые, кого мы увидели, были Шломи и хорошо нам знакомый волк, который теперь мог похвастаться уже двумя ушными метками. Он даже не сбил лапы, словно вернулся автостопом. Под навесом лежал новорожденный ориксенок с вспоротым брюхом.
Стиснув зубы, Тони Ринг забросил волка в кузов и укатил на север. Я подозревал, что шеф просто убьет зверя где-нибудь в пустынном месте, но, как выяснилось, недооценил его честность.
Ночи становились холоднее, а по утрам на севере удавалось разглядеть далекие облака. Старая леопардиха по-прежнему нарушала ночную тьму страстными призывами.
Цыплята, которых я выкладывал на крыльцо для каракалов, к утру благополучно исчезали. Я загорел дочерна и пришел в хорошую форму от возни с вилами, лопатой и тачкой. По ночам я исследовал каньоны над Хай Баром. Песок там достаточно плотный, чтобы ездить на велосипеде, правда, из-за акациевых колючек шины приходилось заклеивать каждый день. Чего только не видел я в эти колдовские ночи, при убывающей луне! Брачные игры редких и очень осторожных афганских лисичек, охоту пустынной неясыти на рогатую гадюку, жуткую драку двух самцов-гиен из-за самки… Жизнь и смерть призрачных существ, вцепившихся в безводную и, кажется, совершенно непригодную для существования пустыню.
