Ознакомительная версия.
Вместе с Элиотом приехал брат первой королевской жены, по имени Калуа, а в английской переделке — Джон Адамс.
Калуа — Джон Адамс — также имел поручение от короля извиниться, что он не может посетить русское судно. В то же время приехавшие, очевидно, чтобы соединить приятное с полезным, привезли на продажу много картофеля, «тары», из корня которого приготовляют муку, похожую на смесь ячменной и ржаной.
Василий Михайлович в беседе с гостями выразил свое желание посетить то место, где Кук лишился жизни, и, взяв с собою трех Федоров и Феопемпта с Ардальоном, а также Тишку.. отплыл в сопровождении Элиота в селение Кавароа, где 12 февраля 1779 года произошло это печальное событие.
Узнав, что в селении Кавароа имеется свой старшина, Головнин пожелал посмотреть, как живет этот представитель местной власти.
Старшину застали в его доме сидящим в кресле европейской работы. На нем был коричневый суконный сюртук такого же покроя, как на Элиоте, с металлическими пуговицами, но надетый на голое тело.
Кроме хозяев, в доме старшины находилось еще несколько островитян — мужчин и женщин, видимо гостей, но уже совершенно нагих, лишь с повязками на бедрах.
При входе в дом старшины Элиот сказал хозяину:
— Это мистер Головнин — командир русского фрегата, прибывшего в наш порт. Он хотел видеть тебя.
Старшина встал, молча пожал гостю руку, как истый европеец, и усадил в свое кресло, а сам сел на пол, пригласив сделать то же самое и всех спутников Головнина, которые последовали его примеру не сразу и нерешительно, вызвав тем улыбки у местных жителей. Только Тишка, не однажды в жизни сидевший на полу птичной избы в Гульёнках, принял эту позу столь привычно, что получил одобрение со стороны хозяина дома, похлопавшего его по плечу.
Для угощения гостей был подан огромный европейский графин рома и чайные стаканы. При этом больше всех пил сам хозяин, видимо, очень любивший этот напиток, невзирая на то, что со своим стаканом ему приходилось поминутно выходить за дверь, так как обычай запрещал овайгийцам пить и есть в присутствии людей высшего положения, к каковым причислялись все иностранцы. Элиот же не пил совсем, — может быть, потому, что не хотел выходить.
К месту убийства Кука отправились через селение, представлявшее собою кучу беспорядочно разбросанных строений, похожих более на сараи, но все же не на шалаши.
«Исправно живут! — решил Тишка. — Не сравнить с теми, что на Тане...»
В домах имелась некоторая утварь европейского происхождения. В одном доме Головнин и его спутники могли видеть, как голые ткачи ткали рядно из волокон какого-то растения, окрашенного в приятные для глаза тона. А в другом — целую мастерскую с настоящим кузнечным горном. И тут же на настоящей наковальне отковывались мечи, и курчавый овайгийский юноша обтачивал напильником ружейный замок, привинтив свои тиски к древесному столбу, врытому в землю.
— Не правда ли, — сказал Элиот, — сколь много преуспели туземцы, если только помыслить, капитан, что мы идем с вами к тому самому месту, где сорок лет назад их отцы убили Кука ударом каменного копья? Разве это не чудесно, что овайгийский народ быстрыми шагами идет по пути цивилизации!
— Приветствую их от всей души на сих путях, — сказал Василий Михайлович и вдруг остановился и стал глядеть на группу голых овайгийцев, валявшихся в тени небольшой хижины.
Сидя прямо на земле, они играли в европейские карты и пили все тот же американский ром, что видел он у старшины на столе. Только пили они его не из европейских стаканов, а из больших и глубоких раковин, что во множестве валялись на морском берегу.
Но вот и место, где нашел свой преждевременный конец мужественный английский мореплаватель.
Элиот подвел Головнина и его спутников к большому камню на самом берегу залива и сказал: — Вот здесь погиб Джемс Кук.
И Элиот, со слов нынешнего короля Тамеамеа, который случайно присутствовал при убийстве Кука, будучи еще тогда простым старшиной, снова стал рассказывать русским, как все это происходило, как стоял Кук, как он упал в воду лицом, как тело его подхватили островитяне и унесли вглубь селения.
— Вот еще один из свидетелей убийства моего соотечественника, — добавил Элиот, указывая на огромное старое дерево, росшее вблизи берега, — Вы видите, сэр, это отверстие? — спрашивал он Головнина, указывая ему на сквозную, уже почти заплывшую от времени пробоину в стволе дерева. — Эта пробоина сделана ядром, пущенным с одного из судов Кука, которые начали обстрел селения после убийства начальника экспедиция.
Василий Михайлович долго не покидал этого места, стоя с непокрытой головой у камня в глубоком раздумье, а рядом с ним, также с обнаженными головами, стояли его молодые спутники.
Глава двадцать первая
У ОСТРОВА СВ. ЕЛЕНЫ
Красота овайгийского народа, ум и живость этих смуглых, статных островитян, так легко научившихся различным ремеслам, еще долго занимали воображение и мысли Василия Михайловича.
«Природа, — думал он, — не расточает даров своих лишь на любимый уголок своих владений. Обширный ум и необыкновенные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились. И если бы возможно было несколько сот детей собрать вместе и воспитать по нашим правилам, то, может быть, из числа их с курчавыми волосами и черными лицами более вышло бы великих людей, нежели из родившихся от европейцев».
Эти мысли не оставляли его и тогда, когда фрегат «Камчатка», пройдя Манилу, Китайское море, океан и обогнув мыс Доброй Надежды с востока на запад, подходил уже к острову св. Елены.
Они каждый раз приходили ему в голову, когда, оглянувшись, он часто встречал обращенный на себя умный и блестящий взгляд овайгийского юноши, которого он, по его неотступной просьбе, взял на борт фрегата.
Это было еще в Гонолулу.
Однажды вечером Василий Михайлович возвратился с берега на фрегат. Вслед за ним на палубу «Камчатки» поднялся молодой овайгиец.
Это был один из тех многочисленных сандвичан, которые просили его взять их с собой в Россию. Звали его Лаури.
Василий Михайлович всем отказывал в подобных просьбах, боясь подвергать невзгодам сурового севера этих людей, выросших в стране, не знающей зимы. Но этот курчавый юноша особенно понравился ему своею скромностью и умом.
Он разрешил юноше остаться на шлюпе, объявив, что отныне он будет зваться Терентием Лаури, — в честь святого того дня.
Этот молодой туземец оказался человеком необычайно вежливым. Его никто не учил никаким правилам обхождения, но он, например, сам никогда не садился, если рядом с ним кто-нибудь стоял. Когда подавали чай, он протягивал руку к стакану последним. Он никогда не становился спиною к людям, которых считал старше себя, и только ждал случая, чтобы услужить кому-нибудь, и прежде всего, конечно, Головнину.
Ознакомительная версия.
