Комната была совершенно советской. Никакой отделки, за исключением того, что стены были выкрашены светло-коричневой краской. Некто здесь побывал и проконтролировал, чтобы не осталось ни малейших признаков уюта, красоты и чистоты. Контроль был очень строгим. Одного взгляда на пол было достаточно, чтобы исчезло желание, наконец, снять сапоги и охладить уставшие ноги на каменном полу в ванной. По нему текли струи ржавой воды, душ представлял собой черный резиновый шланг толщиной в стебель сахарного тростника. Я попросил полотенце.
– Полотенца нет.
Я попросил туалетную бумагу, и с этим мне повезло больше. Дежурная была готова со мной поделиться. Она извлекла личный запас из неисчерпаемого кармана халата, оторвала кусок и вручила мне. Мы снова рассмеялись, я растроганно поблагодарил, а она растроганно ответила:
– Bitte sehr! Пожалуйста!
Внезапно я понял, что очень голоден, ведь я ничего не ел с самого утра. Мне снова повезло. Прямо за углом был ресторан, такой же советский, как и гостиница. Пиво на вкус не казалось пивом и выглядело иначе, кетчуп, поданный к шашлыку на краю десертной тарелки, тоже не был похож на кетчуп, в телевизоре появился Ким Чен Ир, однако моя экстравагантная просьба о ноже была удовлетворена. В ресторане было так темно, что мне было трудно рассмотреть свою еду и других посетителей. Но насколько я мог разобрать, вокруг сидели только женщины. Потом по телевизору шел военный фильм. Показали огромную свастику, немецкие офицеры верхом на стульях скакали строем, как в полонезе, по банкетному залу и пели: «Hoch soll er leben, hoch soll er leben, dreimal hoch!»30 Я заказал еще одно пиво, его вкус был уже лучше, расплатился и решил прогуляться в ночи. Я направился к площади Ленина, где действительно стоял Ленин на ухоженном постаменте, затем прошелся по бульвару Дзержинского, где встретил пышных девиц, ходивших под ручку, и много милиции. Было еще тепло, и от Немана поднималось вверх нечто вроде тумана, но пахло дымом. Запах усилился и стал отдавать пожаром. Я вернулся в гостиницу.
Господин Календарь кричит по ночам
Утром я убедился в том, что ухоженным был не только гродненский Ленин, но и сам город. Какую картину я себе рисовал? Бедность. Отсталость. Разруха. Все это действительно было, но обо всем этом прекрасно заботились. Отряды уборщиков ходили по городу с метлами, тряпками и разноцветными ведрами, они подметали и мыли улицы и парки, замазывали ржавчину краской. Много отрядов. Бригады женщин чистили тротуары, бригады мужчин занимались ремонтом, прохаживались кистью по раскрошившимся или проржавевшим местам на государственных зданиях и на советских фонарях. Запах пожара улетучился, небо стало синим, и я не видел причин, способных удержать меня от перехода через эту страну, о которой один знавший ее немецкий историк незадолго до моего путешествия написал мне письмо, очень похожее на предостережение. В письме указывались дороги, населенные пункты и адреса, но все содержавшиеся там советы не действовали дальше границы, которую я вчера пересек.
Я вынул письмо из рюкзака и перечел его, заключительной фразой было: «Если вы на самом деле собираетесь идти по империи Лукашенко, я препоручаю вас Господу Богу и всем святым». А берлинский фотограф, много раз бывавший здесь и давший мне точные карты Белоруссии, которые я взял с собой, наотрез отказался когда-либо еще ступать на эту землю. Он объезжал «его империю» стороной. Еще больше разожгло мое любопытство замечание мюнхенского кинопродюсера, снимавшего здесь ремейк старого военного фильма. Он сказал, что Белая страна по ту сторону границы вообще-то не опасна. Она просто утомлена. Ему не приходилось видеть другой такой, столь же утомленной страны.
Я добрался до Щучина. В одном кафе я заметил щедро накрытый обеденный стол, где были и рюмочки, и огурчики, а поскольку по пути мне постоянно попадались милиционеры, под конец уже через каждые двести метров и обычно в кустах, то у меня возникло некое подозрение. Я слышал, что Лукашенко объезжает эту местность, и спросил хозяйку, не предназначен ли этот стол для президента. Она покачала головой:
– Нет, для охраны.
Оказалось, что президент и вправду прибывает сегодня в Щучин, но за этим столом будет обедать не он, а люди из службы безопасности. «Охрана» – важное слово. Наша встреча не должна была состояться. По крайней мере, не в первый день. Я расплатился и поспешил покинуть Щучин. Передохнул я позже в деревне Галинке, на лугу под деревьями. Еще в восточной Польше я видел русские деревянные дома, а здесь только они и встречались. Издали они выглядели весьма живописно, но вблизи становилось заметно, что яркая краска отслаивается, а старые двери ненадежно держатся на петлях.
Во всяком случае при взгляде с луга, где я расположился, Галинка была красива. Два мужика отдыхали после обеда перед домом, совершенно заросшим бузиной и сиренью. Им так хорошо сиделось на скамейке под сливой, что мне захотелось пойти туда и посидеть вместе с ними. Два парня катались на мопеде по деревенской улице, мопед дымился и подпрыгивал при каждом выхлопе, казалось, он страдает икотой, затем он испустил дух, парни принялись колдовать над ним, привели его в чувство и снова смогли немного проехать. Пока он опять не потерял сознание. У мужика, охранявшего колхозное стадо, сбежала корова, он гонялся за ней и пытался ее вернуть. Лишь окончательно вымазавшись в грязи, он оставил ее в покое.
Я уже долго шел и начал беспокоиться по поводу ночлега. Рассчитывать на гостиницу не приходилось, эта местность была мало заселена: небольшие села, колхозы, деревеньки. Возможно, что-то найдется в местечке Желудок – это был следующий более или менее крупный населенный пункт, но до него еще десять километров, то есть два часа хода, а я шел уже семь часов. Русские дороги похожи на восточные реки: они длинные и широкие. Ничто не заставляет их протискиваться между холмами или петлять через древние города. В жаркий день, подобный этому, один взгляд, устремленный вперед, способен привести в отчаяние. Все время прямо: не видно ни конца ни края. Редкая деревня стояла у главной трассы, обычно к населенным пунктам вели боковые дороги, поэтому я чрезвычайно обрадовался, когда появились Корсаки. Здесь была всего одна улица, идущая от шоссе направо, – два ряда деревянных изб. Перед забором у каждого дома, как во всех русских деревнях, была деревянная скамья.
На первой скамейке левого ряда сидел голый по пояс старик и курил, во дворе дома на правой стороне улицы собака гоняла свинью. Я подсел к старику и предложил ему попить воды из моей фляги. Он сделал глоток и немного погодя кликнул дочь, она вышла в легкой юбке и принесла горсть мелких яблок, которые он мне предложил отведать. Я был голоден и съел их с удовольствием. Настал удачный момент для вопроса, можно ли переночевать в его доме. Он кивнул, да, конечно, и мы поговорили о лошадях. Перед самой деревней я видел всадника на красивой гнедой, и мой новый знакомый с воодушевлением рассказал о том, что и у него есть лошадь. К изгороди подошла его жена, и он доложил ей, кто я такой. Немец, идущий пешком в Москву. Из Берлина. Да, из Берлина. Не отходя от изгороди, она учинила мне допрос.
