За редкими исключениями, этих улочек и домов уже нет. Они были разрушены — как и Желтый дом на площади Ламартина — во время трех массированных налетов британской и американской авиации 25 июня, 17 июля и 15 августа 1944 года. Весь исторический район Кавалери тогда превратился в груду развалин. Бомбы союзников повредили также (к счастью, незначительно) несколько арок римского амфитеатра! Очередной пример ничем не оправданного варварского поступка… Нетронутыми остались лишь городские ворота с двумя круглыми башнями да фонтан Амедея Пишо[69].
Получить представление о том, как выглядел некогда quartier réservé с его узкими улочками, закоулками и маленькими площадями, с его вывесками, фонарями и цветочными горшками на порогах, можно лишь благодаря немногочисленным фотографиям и рисункам Рауля Дюфи 1925 года. На одном из них запечатлена часть улицы Вер с четырьмя домами терпимости, о чем свидетельствуют традиционные вывески над дверями: «Туз пик», «Черная кошка», «Туз треф», «Туз червей».
Послевоенные коммунистические власти города отстроили район, но — словно бы желая отгородиться от прошлого — не сохранили ничего, что бы свидетельствовало о его прежней архитектонике. Не помогли протесты действовавшего с 1901 года влиятельного «Общества друзей старого Арля», интеллектуалов, художников, писателей, наконец, простых горожан. Городские власти не уступали.
Традиционные арлезианские дома — узкие, двух- или трехэтажные каменные здания, крытые римской черепицей, с двумя окнами на фронтоне, которые на ночь закрывали деревянными выкрашенными в яркие цвета ставнями. Внутри на первом этаже — большое помещение с кирпичным или каменным полом, камином и внутренней винтовой лестницей, соединяющей расположенные одна над другой комнаты (иногда это одна комната, иногда — две смежные) и небольшую, часто крытую террасу. Об античном прошлом убедительно свидетельствовали подвалы со стенами из плоских римских кирпичей и бочкообразными сводами. Нередко при ремонте канализации там обнаруживались замурованные или зарытые в землю амфоры для оливкового масла или вина.
Все это безвозвратно погибло. Отстроенные на скорую руку дома были некрасивы, выглядели претенциозно и дешево. В соответствии с идеологическими установками отцов города, они предназначались в основном городской бедноте, которую стали постепенно вытеснять еще более бедные иммигранты, преимущественно из Северной Африки. Но даже самыми благородными лозунгами нельзя заслонить вычурное уродство…
Целые десятилетия новый район оставался инородным анклавом. Жители других районов неохотно туда заходили. Казалось, нарушены какие-то тонкие механизмы гомеостаза общественного организма, оборваны невидимые, но важные нити, связывающие разные его части. Однако время делало свое: город постепенно поглощал поврежденную ткань, рана заживала. Часть домов перестроили, на прежнее место возле уцелевших остатков крепостных стен вернулись еженедельные базары, выросли новые деревья, стены увиты плющом и розами, по субботам на выложенных гравием площадках снова играют в петанк. Гений Юга неплохо поработал: искалеченный район ожил.
Я сижу на террасе «Café de nuit», где слева от меня — вангоговская желтая стена, а напротив — фрагмент римской арки, встроенный во фронтон гостиницы «Grand Nord Pinus».
В глубине почти пустого зала сидит за столиком девушка в миниюбочке, с большой обшитой серебряными монетками сумкой на длинном ремешке и мужчина в выцветших джинсах и черной футболке с надписью на спине; на лбу у него темные очки. Мужчина курит сигарету, пряча горящий конец в кулаке. На волосатых предплечьях татуировка, на левом запястье золотые часы. Пара ссорится, оба очень возбуждены, звучат бранные слова; говорят по-русски. Речь идет о деньгах, которые девушка отдала не тому, кому должна была отдать. В какой-то момент она резко встает, хочет уйти, но мужчина хватает ее за руку, заставляя сесть. Девушка начинает плакать, громко сморкается в бумажный носовой платок. Наконец умолкла. Еще несколько фраз, произнесенных мужчиной уже гораздо мягче, и напряжение спадает.
Официант, прислонившись к дверному косяку, молча наблюдает за ними.
А у меня перед глазами сцена из письма Винсента: время вернулось на столетие назад.
Canso — песня (окс.), канцона, лирическая форма средневековой поэзии провансальских трубадуров. (Здесь и далее, кроме специально оговоренного случая, — прим. перев.)
Galoubet — свирель (франц.).
Каждому назначен свой день (лат.).
«Сюз — аперитив на основе горечавки» (франц.) — горький французский ликер на основе настойки из корней горечавки; один из самых старых французских аперитивов и соперник абсента.
Вне стен, за пределами города (лат.).
Бодега — в переводе с испанского винный погреб; специальное помещение для хранения вина; винный магазин; таверна.
Каструм — тип военного поселения во времена античности, военный лагерь; кардо — улица, ориентированная с севера на юг; декуманус — улица, ориентированная с востока на запад (лат.).
Агора — рыночная площадь в древнегреческих полисах, служившая местом публичных собраний, часто являвшаяся административным и экономическим центром города (греч.).
Колоны — полузависимые крестьяне в Римской империи.
Фламины — жрецы отдельных божеств в Древнем Риме (лат.).
Коллегии из шести членов (севиров), отправлявших за свой счет культ императора и его рода.
Ночное кафе (франц.).
Камарг — болотистая местность в дельте Роны, где находятся несколько заповедников.
Флагеллантство — возникшее в XIII в. движение «бичующихся», в качестве одного из средств умерщвления плоти использовавших публичное самобичевание.
Привет, Адам, как дела? (каталанск.).
