Долго и молча сидя въ сторонѣ, я наблюдалъ эту картину ночлега нашихъ паломниковъ, и мнѣ казалось что я вижу какой-то волшебный сонъ, а когда вышла луна и облила своимъ сіяніемъ всю эту группу пришлаго люда, котораго разнообразныя позы напоминали груды убитыхъ на полѣ сраженія, я не прочь былъ просидѣть цѣлую ночь, созерцая и любуясь. Блѣдными, скучными, неживыми мнѣ казались тогда всѣ картины писанныя кистью или перомъ. Эти лица, изможденныя молитвой, трудами и постомъ, обращенныя къ небу и залитыя сіяніемъ луны, смотрящейся въ ихъ закрытые глаза, эта обстановка со всею чарующею прелестію ночи, все это запечатлѣлось неизгладимыми чертами въ моей памяти. Долго я просидѣлъ въ своемъ укромномъ уголкѣ, пока не было открыто мое присутствіе.
Надъ сонною группой паломниковъ вдругъ приподнялась высокая, слегка согбенная фигура. Приподнявшійся паломникъ снялъ шапку, перекрестился и забравъ свою походную суму, пошелъ медленно направляясь въ ту сторону гдѣ находился мой наблюдательный пунктъ.
Увидавъ меня, старикъ остановился; моя бѣлая шапка очевидно смутила его, какъ и самое мое присутствіе въ полночный часъ, когда все вокругъ покоилось богатырскимъ сномъ.
— Что же ты не спишь, голубочекъ? вдругъ спросилъ онъ меня твердымъ голосомъ. — Чай, зашло уже за середъ ночи, а ты проглядываешь свои молодые глазки, прибавилъ онъ, подойдя уже вплотную ко мнѣ.
Я далъ мѣсто около себя старцу. На высокомъ челѣ его, казалось, лежала печать того безмятежнаго спокойствія и чистоты которыя такъ поражаютъ на изображеніяхъ святыхъ; на впалыхъ щекахъ были написаны годы искуса и нужды, не побѣдившихъ силы духа. Длинные сѣдые волосы, отчасти падавшіе по плечамъ, шелковистая бѣлая борода, широко легшая на могучую грудь и что-то особенное, отличавшее его отъ другихъ паломниковъ, дѣлали моего гостя настоящимъ патріархомъ и вождемъ этой рати, раскинувшей свой ставъ подъ тѣнью садовъ Іерихона.
Василій Антиповъ съ Чердыни было его имя, извѣстное многимъ паломникамъ добраго стараго времени; живой, подвижной доселѣ, несмотря на свои 82 года, онъ ужь пять разъ побывалъ въ Палестинѣ, куда впервые пришелъ кружнымъ путемъ черезъ Кавказъ и Малую Азію въ 1824 году. Черезъ каждыя десять лѣтъ повторялъ Антиповъ свое хожденіе во Святую Землю, не останавливаясь ни передъ чѣмъ. На первое путешествіе во Святую Землю нашъ паломникъ употребилъ 14 мѣсяцевъ, въ теченіе которыхъ мерзъ, голодалъ, сидѣлъ въ тюрьмахъ, былъ битъ до полусмерти въ городахъ Арменіи, и весь путь совершилъ пѣшкомъ съ сорока кредитными рублями въ карманѣ, отъ Чердыни и Урала черезъ Кавказъ, Тавръ и Антиливанъ до самой Палестины, которую исходилъ всю, причемъ дважды отъ руки Бедуиновъ былъ избиваемъ до того что отлеживался по двѣ и по три недѣли. Не изъ корысти какой или охоты бродить совершилъ старикъ пятикратное паломничество. Гдѣ смерть ежечасно смотритъ въ глаза, туда не пойдетъ сребролюбецъ, туда не тянетъ и бродячій инстинктъ. Только чистая вѣра, безъ намека о мздѣ, можетъ подвигнуть человѣка на такой страдальческій путь и повести его стезей лишеній и невзгодъ къ той желанной цѣли которую онъ намѣтилъ впереди. Всего лучше и менѣе очертилъ это онъ самъ, странникъ во имя Христа. Сожалѣю что не могу передать вполнѣ его своеобразную рѣчь.
«Мнѣ было пятнадцать лѣтъ и я пасъ стадо нашей деревни, говорилъ Антиповъ, когда ко мнѣ въ шалашъ зашли трое странниковъ изъ Іерусалима. Много чего поразказали они, много чего я и не понялъ, но слова ихъ глубоко запали въ мое сердце и заронили въ немъ искру желанія совершить добрый подвигъ хожденія во Святую Землю. Еще пять лѣтъ пасъ я коровъ съ какимъ-то особымъ терпѣніемъ, но мысль о Святой Землѣ уже не выходила изъ головы; я ни о чемъ другомъ не думалъ. Въ долгіе часы одиночества, въ полѣ, въ лѣсу, на полатяхъ избы, и на веселомъ хороводѣ, и въ углу деревенскаго храма мнѣ говорилъ тайный голосъ — иди! Куда и зачѣмъ, какимъ путемъ и съ какою мошной я долженъ былъ идти, о томъ я и не думалъ, и не пытался узнавать. Маѣ казалось что меня зоветъ самъ Богъ, что онъ мнѣ укажетъ и путъ, и цѣль, и средства къ достиженію цѣли. И я ушелъ. Шелъ я по солнцу, правя путь на полдень, куда указывали мнѣ перстами святые Іерусалимскіе старцы. И мнѣ чуялось что Богу угодно мое хожденіе, и что онъ приведетъ меня къ желанной цѣли, какъ привелъ Израиля въ Землю Обѣтованную. Я не считалъ себя избраннымъ отъ людей слѣпыхъ, но мнѣ казалось что Богъ избралъ меня потребнымъ сосудомъ для того чтобы вмѣстить подвигъ хожденія и свести на себѣ всѣ тяготы и лишенія во имя Христа и Его страданій, во что бы то вы стало, до воротъ Іерусалима и подножья Голгоѳской скалы. И днемъ, и ночью, и въ пути, и на ночлегѣ, я видѣлъ предъ собою неосязаемую цѣль, ощущалъ благость въ сердцѣ и слышалъ тайный голосъ: иди! И я шелъ и шелъ впередъ, проходя веси и города, лѣса и горы, дебри и степи, не заботясь о томъ что меня ждетъ впереди.»
Богъ благословилъ подвигъ молодаго пастуха и провелъ его ко граду Святому Іерусалиму. Тамъ только успокоилось и отдохнуло его сердце, преисполнившись созерцаніемъ святыни; тамъ только обрѣлъ себѣ покой много мѣсяцевъ шедшій подвижникъ, тамъ низошла на него благодать, которая осѣнила весь его дальнѣйшій путь и сдѣлала его паломникомъ до гробовой доски. Вотъ уже шестьдесятъ два года несетъ Антиповъ бодро на своихъ плечахъ паломническій крестъ, и ничто доселѣ не заставило его сбросить становящееся непосильнымъ для старческихъ плечъ, тяжелое, но сладкое бремя. Шесть ранъ на тѣлѣ, обрубленные въ сороковыхъ годахъ пальцы и цѣлый рядъ легендарныхъ лишеній на пути къ пятикратному достиженію цѣли.
Завернувшись въ свое походное одѣяло и подложивъ подъ голову сумку, подъ сѣнью апельсиноваго дерева, примостился и прикорнулъ Антиповъ, зная что подъ нимъ Святая Земля, а надъ нимъ око Того Чей голосъ уже шестьдесятъ лѣтъ ему говоритъ: иди и иди! Со спокойнымъ и облегченнымъ сердцемъ я ушелъ отъ старца во глубь рощи.
Спать не хотѣлось въ эту ночь; еще менѣе хотѣлось возвращаться въ свою келейку, гдѣ давно уже ждала меня чистая кровать съ кисейнымъ пологомъ, приготовленная заботливыми руками хозяйки. Я вышелъ изъ предѣловъ русскаго сада на берегъ эль-Кельта, веселаго ручейка, катящаго свои необильныя воды чрезъ камни и рытвины, заполнившіе и безъ того тѣсное русло. Благоуханіе новой зелени, новыхъ полевыхъ цвѣтовъ пахнула мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ легкою сырою свѣжестью, носившеюся прозрачною дымкой надъ ручейкомъ. Какая-то птица звонко крикнула въ кустахъ, словно испугавшись моего приближенія и поспѣшила убраться подальше, вдали поближе къ Іордану плакалъ жалобно шакалъ, а затѣмъ все было тихо и мертво, какъ въ «часъ утренней молитвы фетхи». Небо и земля, вѣритъ Арабъ, молятся Аллаху когда слитъ человѣкъ ы животныя. и птицы, Безмолвно тогда все на землѣ, и только праведникъ можетъ слышать эту великую молитву. Она не грѣшна какъ моленія человѣка, она чиста какъ пламень, въ ней земля молится о своихъ дѣтяхъ: травахъ, деревьяхъ и цвѣтахъ, молится о каждомъ звѣркѣ, каждой пташкѣ, каждомъ жучкѣ котораго она породила; только человѣкъ долженъ молиться за самого себя. Счастливъ тотъ кто можетъ слышать эту молитву, потому что слушая онъ молится самъ, и нѣтъ такого грѣха который не отпустилъ Аллахъ въ часы утреннихъ молитвъ земли. Легкіе туманы что несутся надъ водой, свѣтлая дымка что лежитъ надъ землей, легкій ниссимъ (зефиръ) что колышетъ лишь лепестки розы, вотъ слова той великой фетхи. Тѣ же просьбы и мольбы которыхъ не передать ни ниссиму, ни туманамъ восходящимъ на небеса, ни шуму колыхающейся листвы, тѣ несетъ въ своей волшебной пѣснѣ соловей, любимецъ Бога, земли и людей; уши Аллаха отверсты для пѣсенъ буль-буля, съ ними вмѣстѣ входятъ и моленія земли, и Превѣчный смотритъ ласково на міръ своимъ лучезарнымъ окомъ, луной. Яркій свѣтъ исходящій изъ него есть милость Аллаха который посылаетъ свои дары съ лучами пламеннаго солнца, съ алмазными каплями росы, съ потоками небеснаго дождя… Грозная буря, ураганы и палящіе вѣтры — также молитва земли; отягченная грѣхами, нечестіемъ и нуждой, она плачетъ, стонетъ и рыдаетъ предъ лицомъ гнѣвнаго Аллаха, который говоритъ съ нею въ раскатахъ грома и въ сіяніи блистающей молніи. Когда минуетъ буря, успокоятся громы и въ черныхъ тучахъ погаснутъ молніи, умолкаетъ гнѣвъ Превѣчнаго, благодать его льется снова на примиренную землю, нѣжный ниссимъ и воздушный туманъ несутъ къ небу пѣснь и молитвы земли…
