Хуссейн убегает мобилизовывать общественников, и я, дав последние ЦУ, спрашиваю, нет ли вопросов. Слово просит Рома. Тихо и скромно, потупив глаза, он приглашает всех нас отобедать в «Кюне», где у него заказан столик на восемь персон. Считая Васю, нас семеро, но Рома надеется, что Надежда Сергеевна не откажется разделить нашу трапезу, итого восемь. Фраки не обязательны, можно в галошах. Роман извиняется, он спешит, ему нужно нагулять аппетит.
Гвоздь, который кое-что знает, советует, не теряя времени, спуститься вниз, к финишу трассы скоростного спуска. Свой знаменитый кулеш он на всякий случай приготовил (из кухни тянет чем-то паленым), но думает, что это варево пригодится только на ужин. Строя догадки относительно потрясающей платежеспособности Ромы, мы идем к верхней станции. Здесь загорает Надя — на шезлонге для почетных гостей, предоставленном ей по личному распоряжению Хуссейна. Надя хнычет, что пять раз съезжала, страшно устала и ей здесь очень хорошо, но я вытаскиваю из ее сумки зеркальце, и Надя содрогается при виде своего покрасневшего носа. Она мажет нос кремом, быстро одевается, и мы на лыжах спускаемся вниз.
Слева от нижней станции собралась изрядная толпа, в которую затесался весь мой научный персонал. Олег призывно машет палкой:
— Быстрее, чиф!
По трассе скоростного спуска с огромной быстротой летят две фигурки. Одна впереди метров на двадцать, разрыв увеличивается — и с каждым мгновением я все более отчетливо вижу Рому. Эту трассу я знаю, как таблицу умножения, на ней можно дать сто тридцать километров в час — сто двадцать, во всяком случае, я показывал. Не тормози, Рома, иди в низкой стойке по дуге! Молодец! Рома сидит «на горшке» так низко, что колени чуть ли не упираются в плечи — классно идет, ничего не скажешь. Сейчас излом, держись! Прыжок метров на тридцать… приземление на пологий склон… теперь закладывай последний вираж на выкате! Пятерка, Рома, пропахал, как бог, секунд пять привез!
— То-ля! Шай-бу! — запоздало скандируют в толпе.
Да ведь это Катюша с барбосами, вот у кого Рома выиграл пять секунд и обед на восемь персон!
Я коротко излагаю ситуацию Наде, и мы радостно хохочем. Ребята качают Рому. Подкатывает Анатолий и с немым удивлением оглядывает щуплого очкарика, похожего на замученного экзаменами доходягу-студента.
— У тебя что, моторчик сзади?
— Мастер спорта Роман Куклин, — представляет Рому гордый Гвоздь. — Не ты первый будешь его кормить, не ты последний.
— Не по правилам! — кричит Катюша. — Он должен был сказать, кто он!
— Но ведь вы меня не спрашивали, — с обезоруживающей наивностью удивляется Рома. — Это было бы нескромно — рекламировать самого себя.
— А обед на восемь персон скромно? — не унимается Катюша.
— С пивом, — тихо уточняет Рома.
— Как раз свежее «Жигулевское» привезли, — радостно докладывает Васек.
— Каждый зарабатывает, как может, — блеснув глазами, говорит Катюша. — Одни надувают простачков на склонах, другие…
— …натирают паркет, — заканчиваю я. — Знакомься, Надя, это К. из номера 89.
— Очень приятно. — Надя лукавит, она наверняка предпочла бы, чтобы у К. был длинный нос на пепельно-сером лице. — Максим интересовался, это обязательно сегодня?
Катюша смеется. Какая улыбка, какие ямочки! Нет, мы явно созданы друг для друга.
— Паркет отменяется, мне от вашей свекрови и так досталось.
Спасибо, мамуля, помогла, растроганно думаю я про себя.
— Свекровь у меня отходчивая, — заверяет Надя. — Если будет выписывать из библиотеки, я заступлюсь.
Пока идет эта светская беседа, Рома и Анатолий обговаривают меню и сходятся на двух шашлыках и по бутылке пива на брата.
Мы весело обедаем и пьем на брудершафт. Катюша на меня не смотрит, она обманута в лучших чувствах, и успокоенные барбосы наперебой состязаются в остроумии. Осман рассказывает, как он тоже нагрелся на Роме и каким образом отыграл проигрыш, и это наводит Анатолия на отличную мысль. Он идет через зал и возвращается с длинноволосым охламоном, из тех, которые третировали меня на лекции. Они отводят Рому в сторону, договариваются и бьют по рукам.
— Беру реванш! — радуется Анатолий. — Прошу свидетелей не опаздывать — завтра в десять утра на том же месте!
Мы пьем за здоровье лошади, которая всегда приходит первой. Я любуюсь Катюшей: когда она смеется, за это зрелище надо платить деньги. Наконец я улавливаю пущенный ее фарами сигнал. Я иду к стойке, даю указания Ибрагиму и с первым тактом приглашаю Катюшу. Она морщится, я ей противен, но — долг вежливости, приходится идти. Танцует она превосходно. Я увожу ее подальше от нашего столика, за пределы слышимости, и осведомляюсь, когда и где мы увидимся наедине. Зачем? Я могу показать ей слайды, интересный карточный фокус и погадать на ладони будущее. Бесполезно, в ее будущем для меня нет места. Это меня огорчает, но я человек покладистый и готов удовлетвориться настоящим, часа мне хватит. Она искренне возмущена, неужели я думаю, что за час добьюсь того, на что другим не хватает года? Я уточняю: не думаю — уверен, потому что номер 89 — это судьба: последние две цифры моего телефона. Подумав, она соглашается, что это меняет дело. После ужина она сплавит барбосов и соседку по номеру на французский детектив и будет ждать меня к половине девятого со слайдами и фокусом. Но если я надеюсь на нечто большее… Я заверяю, что в отношениях с женщинами стремлюсь лишь к чистой юношеской дружбе, не слышу язвительного вопроса насчет жены и свекрови и возвращаю Катюшу к ее креслу.
Мы качаем Османа — ювелирная работа! Взрыв спустил четвертую, не потревожив другие склоны.
— Подумаэшь, лавина, — с пренебрежением говорит Осман. — У кого зуб болит? Одним зарядом вырву, остальные целы будут.
Осман — наша гордость, лучшего взрывника во всей округе не найти, его сто раз переманивали горняки, но он нам верен. Эх, будь у нас вдоволь взрывчатки…
Мы спускаемся с гребня в опустевший лавиносбор, гигантскую чашу площадью с квадратный километр, и замеряем высоту линии отрыва лавины — примерно метр с четвертью. Далеко внизу громоздится конус выноса, теперь уже никому не угрожающая стотысячетонная масса лавинного снега. На километровой длины склоне опустели лотки и кулуары, чернеет грунт, голые камни — весь снег сорван вниз: уродливая, но милая сердцу лавинщика картина. У нас свои понятия о красоте: голый склон и груда лавинного конуса — вот воистину застывшая музыка!
— Да не скоро заполнится чаша сия! — декламирует Олег под общее шиканье. — Тьфу, тьфу, тьфу, от сглазу, — торопливо исправляется он.
