парня — он вроде бы едет в поезде и бормочет что-то себе под нос под перестук колес. Одновременно с этим к микрофонам подходят четыре грузных дядьки из приюта для престарелых буддистов (по крайней мере, так они выглядят) в мешковине-бусах-египетских крестах-сандалиях. Они пилят кусок струны скрипичным смычком, сначала осторожно, потом изо всех сил мнут кусок фольги, сыплют на жестяной поднос чечевицу или фасоль — и так далее в том же духе. Оглядываюсь на слушателей. Многие позевывают, но удивительно — никто не смеется. Ко мне наклоняется Мара.
— Это экспериментальная музыка, — признает она. — Но разговорная часть, на мой взгляд, очень интересная и очень забавная.
— Я давно хотела это увидеть, — строго говорит Стефания после концерта, будто отчитывая меня. — Композитор очень известный. Он уже старый человек, а не просто мальчишка, который шумит без всякого смысла. Он создал что-то по-настоящему интересное и, мне кажется, важное.
Наша культурная программа этим не исчерпывается — Стеф припасла билеты на современный балет. Представление дают в Арсенале — окруженном водой, безлюдном и пустынном. Это единственное место в Венеции, где ощущается простор: старая крепость, мощенные светлым камнем широкие дорожки, массивные стрельчатые мосты. Место проведения спектакля — Кордери дель Арсенале — часть старого кораблестроительного комплекса, где когда-то плели корабельные канаты. Среди высоких темных колонн бродят потные венецианцы в нарядной одежде.
Посмотрим, что же собой представляет культурная публика Венеции… Здесь только взрослые, и, удивительно, все не умеют себя вести. Сидят с самодовольным видом, кашляют, топают ногами, болтают без умолку, то и дело оглядываются, без всякого стеснения встают, снова садятся, не прерывая разговора. Возвышения для сцены нет, обширная площадка просто выгорожена черными матами. По площадке с отрешенным видом бродит женщина — бледная, вся в черном, она вышагивает из конца в конец довольно долго. Фигура ее — как единый кусок черной веревки. Зрителей это зрелище не впечатляет. Наблюдая за женщиной, они начинают болтать, как школьники на уроке:
— Ой, мне страшно.
— Она идет сначала так, а потом вот так.
— Где другие артисты? Танцевать-то будут?
— О нет, опять? Только не это!
— А мне кажется, я улавливаю в этом рисунок.
— Не могу понять, что вообще делают эти люди. Кажется, это часть танца… ах, нет, они ищут свои места.
— Мамочка, а куда мы пойдем ужинать?
На пути домой я вижу свой самый любимый венецианский мост — между Рива ди Ка ди Дио и Рива Сан-Бьяджо. Мне он представляется сделанным из сахара: белоснежный, совершенно плоский, этот неправдоподобный мост словно спустился сюда из космоса. Инопланетный объект — а за ним ничего, кроме моря, которое в этот вечер, в половине десятого, кобальтово-синее, точно пейзаж, написанный маслом. А небо того же тона, самую чуточку светлее, встречается с ним, образуя протяженную, едва различимую линию.
У моста Риальто Стефания предлагает зайти в остерию. Мы садимся за столик на берегу Большого канала — в этом месте нет ни перил, ни ограды. Я замечаю, что на меня смотрит женщина. Взгляд спокойный, неназойливый. Ей лет пятьдесят с небольшим, выглядит она замечательно. Свежее бледное лицо без макияжа, короткие светлые волосы; на ней отглаженная мужская рубаха в голубую и белую полоску, холщовые брюки и сандалии на веревочной подошве. Она сидит у самого входа, держа в руке стаканчик красного вина. Я физически ощущаю, как от нее веет прохладой и почти крахмальной чистотой.
Ну и ну! Официантка оказывается давнишней подружкой Мары и Стеф. Она берет с нас всего-навсего три евро — за три высоких бокала просекко, сыр и хлеб. Мы уже собираемся выходить, когда женщина, которая смотрела на меня, встает и подходит.
— Извините, — обращается она ко мне по-итальянски, — я только хотела сказать, что на вас очень красивое платье.
— Спасибо, — вежливо отвечаю я. Это платье — мое любимое. Честно говоря, оно у меня единственное: из однотонного коричневато-желтого шелка, до колен, с длинными рукавами и тоненькой золотой каймой. Его сшила мне мама.
— Такой изысканный цвет и покрой, и на вас сидит просто восхитительно. Вы его приобрели в Венеции? — спрашивает женщина.
— Нет, это платье из Индии, — отвечает за меня Стеф, глядя на женщину с любезно-непроницаемым видом — она так умеет.
— А! Сшито на заказ. Разумеется, это видно. У меня когда-то было похожее платье. Бледно-розовое с золотой оторочкой.
Мы дружески прощаемся и уже за пределами остерии обмениваемся со Стеф хитрыми улыбками.
— Какая милая синьора, — произносит Стеф.
— Ага.
— Из богемы, судя по всему.
— Да, наверное.
— Такая приветливая.
— Очень приветливая и элегантная. Учительница рисования совершает Большое путешествие, — высказываю я предположение.
— Да нет, она, конечно, венецианка. Это ясно по ее произношению. Но наверняка учительница рисования.
— Пожалуй, — я начинаю смеяться.
— И что-то мне подсказывает, что она, наверное, лесбиянка, — невыразительно бросает Стеф.
— Да, наверняка лесбиянка! — смеюсь я.
Что ж, Венеция может официально не признавать, что здесь имеются гомосексуалисты, но… в таком случае тут кошмарное количество людей, скрывающих свою ориентацию.
Я все больше влюбляюсь в Венецию. Здесь можно не спать всю ночь, перекочевывая со спектакля на выставку, здесь никогда не проголодаешься — там выпьешь бокал шампанского, там перехватишь кусочек хлеба с сыром или мясную фрикадельку (уна польпетта — какое аппетитное, пухлое словечко!) — и везде будешь наслаждаться теплой атмосферой, но главное — абсолютной, беспримесной радостью просто от того, что живешь на свете. Вести культурную жизнь в Венеции означает, что люди начинают такие вот ночные выходы с четырнадцати лет и продолжают в том же духе до девяноста и более.
Мы добираемся до бара в парижском стиле совсем рядом с моей новой квартиркой, на Рио Марин. Там встречаем еще одну подружку Стефании. Отмечаю, что у нее странная манера пожимать руку: она сжимает мою ладонь изо всех сил и, подняв руку вверх на несколько сантиметров, разжимает пальцы, так что моя рука падает. С ней ее друг — противный тип, настоящий собственник: обхватив девушку обеими руками за талию, он держит ее крепко, не давая встать. Нам ему представляют, но парню явно нет до нас никакого дела.
За стойкой бара трудится красивый, но глупый русский юноша, и Мара, изнемогающая без мужского внимания, отправляется с ним поболтать. Вот их разговор в дословном изложении.
— Я впервые проработал здесь целую неделю, — говорит он. — Обычно я работаю только изредка.
— О нет, это не может быть правдой, — обольстительно воркует Мара.
— Это правда. — Парень явно озадачен.
— Но каждый раз, как я сюда захожу, ты здесь.
— А, — отвечает он, еще более заинтригованный.
— Так может, это судьба? —
