составом — человек пятнадцать. После короткой беседы с завотделением и ознакомительной блиц-сессии «вопросы-ответы» приступаем к разбору случаев. Я сажусь за компьютер, открываю планы лечения. У них другая система планирования, в Америке этот софт практически не используется, но переключиться нетрудно. Контурируем, обсуждаем, и я чувствую себя все комфортней. Правда, здесь еще работают на кобальтовых установках, которые на Западе увидишь разве что в музее (с начала 1970‐х их заменили линейные ускорители). Это как если бы ты вдруг оказался в городе, где все до сих пор ездят на послевоенных «опелях» и «Победах». Город-музей. Но в этом музее экспозиция состоит в первую очередь не из старинных машин, а из пустот. Тебе показывают, что есть, но ты видишь главным образом то, чего здесь нет. Нет устройств для надежной иммобилизации пациентов, нет способов визуального контроля, нет дозиметрии, нет пособий и международных протоколов, чтобы с ними сверяться. Нет ничего, кроме самих врачей, с которыми мы, как ни странно, говорим на одном языке. Они здесь, задают вопросы, хотят разобраться. Мне нравится с ними работать, и работы у нас — непочатый край. Случай за случаем, контур за контуром.
Так можно сидеть с утра до глубокого вечера, что я и делал, например, в Найроби. Но в Бишкеке — другое: дело к обеду, а обед — это серьезно. Американского гостя нужно сводить в помпезную чайхану «Нават», накормить до отвала бешбармаком. После такого застолья работать непросто. Надо взять себя в руки, заново включиться в рабочий режим. На некоторое время мне это удается. Мы разбираем еще несколько случаев. Но день уже клонится к вечеру, и мои коллеги снова начинают поглядывать на часы: пора продолжать застолье. Сейчас принесут самсу, затем — плов и куырдак. В меня вливают литры водки и закармливают вкуснейшей среднеазиатской едой. Ни от того, ни от другого невозможно отказаться. Вспоминаю, что из Стамбула рядом со мной летели молодые канадцы, работники какой-то международной неправительственной организации. Парень, бывавший в Кыргызстане и раньше, делился опытом с напарницей, летящей, по-видимому, впервые: «They don’t really have much in the way of good food in Bishkek. But in the downtown area there are a couple of decent pizzerias» [271].
* * *
Наутро Айжамал говорит:
— Сегодня во время обеденного перерыва я за тобой заеду и отвезу к Таланту. Я с ним договорилась, он будет ждать нас в час дня. Отпросись, скажи, что сегодня — без чайханы «Нават», тебе надо отлучиться буквально минут на сорок.
Талант Оторбаев — целитель, возрождающий, по его словам, традиционную медицину номадов. «Нужно суметь все сделать быстро, помочь человеку за один сеанс. Как в древности было. Кыргыз упал с лошади, его нужно быстро поставить на ноги, чтобы он мог обратно на лошадь сесть». Но пациенты приходят к нему не на один и не на два сеанса. Специально приезжают в Бишкек из Америки и Европы, чтобы пройти у него курс лечения. К целителям и знахарям я всю жизнь отношусь с недоверием. Талант — особый случай: он, как и я, по образованию врач, долгое время работал детским хирургом. Но со временем потерял веру в возможности западной медицины и уехал в Корею — изучать медицину восточную. Там он поступил в ученики к какому-то знаменитому лекарю. А через несколько лет, вернувшись в Бишкек, открыл частную практику. Его язык — это язык китайской медицины: инь-ян, ци, пульсовая диагностика. А его методы лечения — иглоукалывание и мануальная терапия. «Тебе обязательно нужно с ним познакомиться, он — один из самых неординарных людей во всем Кыргызстане». Но просто так познакомиться с ним нельзя, можно только прийти на прием. Да и то — только по протекции, просто так не пробиться. Пациентов он принимает всего два-три раза в неделю, и никогда заранее не знаешь, выйдет ли он сегодня на работу. Зато по выходным он исправно занимается волонтерством: ездит в интернат для детей с ДЦП.
— Ну что, американского врача привела? — приветствует он Айжамал. И, повернувшись ко мне, командует: — Раздевайся до трусов и ложись на стол для осмотра.
Человек примерно моих лет, борцовского телосложения, почти полностью седой. Разглядывает мои ногти, щупает пульс и тут же начинает диагностировать.
— Значит, пять или шесть месяцев назад… скорее шесть… Шесть месяцев назад была аутоиммунная агрессия. Ковид был?
— Да, — подтверждаю, — ровно шесть месяцев назад я переболел ковидом. В первый раз, насколько мне известно.
— Ну, это понятно. Теперь по пульсу… у вас в мединституте пульсометрию проходили?
— Как отдельный предмет — нет.
— Не может быть. Где ты учился, в Москве?
— Нет, в Нью-Йорке.
— А, ты же американец. Ну да, американцы от всего этого далеки. Ладно, объясню вкратце как врач врачу. Правда, я практикую восточную медицину. Там все несколько по-другому. Но думаю, ты поймешь. У тебя, судя по пульсу, очень сильно иньское начало. И от этого образуется застой в третьем море Хо. Ну, про четыре моря, я думаю, ты знаешь. Вот костный мозг — это море? Море. А питание — море? Конечно, море…
Все это он бормочет, глядя куда-то в окно, и я никак не могу понять, с кем он разговаривает, со мной или с самим собой. Странная, несколько аутичная манера речи. Смысл же мне абсолютно непонятен, хоть он и повторяет, что я как врач должен все это сразу улавливать. Третье море Хо, ликвор, меридиан селезенки, мокрое начало не поднимается, а сухое не опускается… Тарабарщина какая-то. Но диагнозы абсолютно точны. «Тебе ни в коем случае нельзя ничего сладкого». Да, действительно, у меня сильная генетическая предрасположенность к диабету. «И ни в коем случае нельзя злиться, от этого у тебя поднимается давление». Да-да, гипертония — тоже про меня, тоже семейное. Как будто читает мою медкарту. Рассказываю ему про папины недомогания, и он тотчас реагирует: «Я так понимаю, у него все это началось года два назад… после ковида?» Именно так. Откуда он знает? Кто он? Как минимум блестящий диагност. Его метод и язык мне непонятны, но его удивительная способность видеть, осязать, точно улавливать — очевидна.
— А может, у Саши такой беспокойный пульс после вчерашнего? — спрашивает Айжамал.
— А что было вчера?
— Ну, его принимали со всеми почестями в онкологическом отделении. И, кажется, они немало выпили.
— Нет, алкоголь тут ни при чем. Но вообще… зачем ты с онкологами бухал?
— Меня пригласили, неудобно было отказываться.
— Все это профанация и лизоблюдство с их стороны. А печень страдает твоя. Не
