Когда Нассау стал исчезать за горизонтом, я принялась рассматривать парус «Прогресса». Он был сделан из парусины, сплошь из заплат, вперемежку с маленькими кусочками материи, в прошлом, возможно, это были старые носовые платки, изношенные блузы или обтрепавшиеся штанины. В нем было девяносто три явных дырки, некоторые из них величиной с серебряный доллар. Земля уже исчезла из виду; мы шли с попутным пассатом поперек океанской отмели к острову Андрос. Перед выходом мы не сверились с картой и совершенно не представляли, что нам придется выйти далеко в разыгравшийся синий океан и пройти над большими глубинами. В этих местах промеры показали глубины в тысячу саженей; ветер и волна достигают здесь очень большой силы. Под воздействием ветра судно накренилось, рея стала задевать гребни больших голубых волн, вздымавшихся под нами и гнавших нас вперед. В океане мы чувствовали себя не менее одиноко, чем Колумб, и так же, как он, мы не знали, что нас ожидало впереди. Капитан Джонсон сказал:
— Том, стань за руль.
От этого спокойствия у нас нисколько не прибавилось.
Услышав команду, Том нахлобучил кепку козырьком назад, подскочил и с радостью схватился за руль. Он держал его под мышкой, как пистолет-пулемет, и шевелил пальцами ног над треснутым компасом, лежавшим на палубе неприкрепленным.
В средней части палубы стоял деревянный ящик с песком, в котором тлел огонь. Огню не давали затухнуть, и мы гадали, что бы подумали страхагенты об этой плавучей жаровне. В полдень дядюшка Герман добавил дров и стал печь хлеб. Он зачерпнул ковшиком воды из бочки, вылил ее в муку и стал месить пальцем. Затем эту смесь он стал греть в закопченном горшке для варки бобов. Вскоре появилась круглая подрумяненная пресная лепешка; вид у нее был очень аппетитным, если не вспоминать, как ее готовили. Стоило дядюшке Герману положить ее на палубу, как Том украдкой отломил кусок. Немедленно воздух огласился криками и полетели палки. Потом дядюшка Герман положил в горшок кусок рыбы и закрыл его грудой грязных тряпок, похожих на старые носки и белье. По-видимому, он собирался убить двух птиц одним камнем: стирать и готовить обед одновременно. Пока рыба варилась на пару, он засунул руку в карман брюк и достал оттуда влажную заплесневшую бумагу. Содержимое бумаги — порошок коричневого цвета — он высыпал в ржавую жестянку, добавил туда из бочки зеленоватой воды и занялся приготовлением кофе. Если сам кофе оказался бы недостаточно крепким, чтобы прогнать сон, то хватило бы одного воспоминания о его составных частях. Обед прошел с большим успехом, но я не была слишком огорчена, когда пропал мой довольно большой кусок лепешки, оставленный на минутку без присмотра на палубе. Его украл Том. Он сидел и жевал лепешку, не сводя глаз с моего лица, но я никому не пожаловалась, так как не хотела, чтобы ему попало.
Большую часть дня мы плыли по открытому океану, не видя земли. Наконец стая чаек пролетела над головой. Том приветствовал их криками.
— Чайки, чайки, смотрите, чайки.
Вскоре на горизонте выступил из моря низкий силуэт острова Андрос, увенчанный шапкой облаков. Синие волны глубоких вод заменили зеленые. На судне началось оживление — каждый нашел себе какое-то занятие. Спавший мальчик проснулся и стал откачивать воду из трюма; Том вооружился большим веслом и стал глядеть за борт в ожидании; дядюшка Герман убрал кухонную утварь и притушил огонь. Мы не могли понять причин этой суеты.
Вдруг удар. Судно килем ударилось о риф и накренилось, шкипер вытравил шкот, а заполаскавшийся парус глубоко окунул рею в воду. Судно накренилось под страшным углом. Я схватилась за мачту, уверенная, что мы перевернемся на этом одиноком рифе в трех милях от берега, где море кишело акулами. Барни потянулся за нашим надувным спасательным плотиком. Остальные, казалось, не беспокоились. Пока мы со скрежетом и ударами ползли по дну, мать меняла ребенку штанишки, а дядюшка Герман все еще убирал кухонную утварь. Увидя ужас на моем лице, капитан Джонсон сказал:
— Не беспокойтесь, с нами это случается каждый раз.
Том действовал веслом, как багром, а пассажиры тем временем перешли на подветренную сторону и помогли килю сойти с рифа. Спустя минуту мы переползли через риф, опять свободно шли под парусом по спокойной воде между рифом и берегом. Тринадцать часов спустя после выхода из Нассау в наш «двухчасовой» переход мы прибыли в хорошо защищенную от волн бухту Фреш Крик.
VIII
На Багамсних островах
Когда мы бросили якорь в бухте Фреш Крик, большая часть населения острова пришла на причал, чтобы приветствовать нас. Там царила атмосфера ожиданий; толпа теснилась, люди шептались и хихикали; чувствовалось едва сдерживаемое возбуждение. Женщины и дети держали за спиной букеты цветов, и когда я сошла на берег, они застенчиво преподнесли их мне. С улыбками и смехом они повели нас по дорожке, покрытой ослепительно белой коралловой пылью; обочины дорожки были выложены бледно-розовыми, отбеленными солнцем раковинами стромбуса.[2]
Великолепие двора Кубла-Хана вряд ли могло так поразить Марко Поло, как нас поразил дом, в котором нам предстояло жить. Это был новый и красивый дом, построенный из коралла; он был свежевыкрашен в бледно-розовый цвет, в тон раковинам стромбуса. Над дверью висела дощечка с названием дома: «Харбор Вью».[3] Вокруг толпились люди, стараясь по выражению наших лиц определить, как нам понравилось наше жилище. Раньше там еще никто не ночевал, мы должны были стать в нем первыми жильцами. Было ясно, что дом нам понравился, и это подняло у людей настроение. Они заулыбались, сверкая своими белыми зубами; дети подпрыгивали от радости, хлопая в ладоши.
Дом явно отражал вкусы одаренной семьи Клеров, которая пользовалась господствующим влиянием в Фреш Крик. Он был построен Рандольфом Клером — удачливым фотографом города Нассау. Его отец был патриархом острова, мать — прародительницей, дядя — дьяконом, двоюродной брат — констеблем, а его пятнадцатилетний брат Давид — восторженным молодым художником.
Господин Клер, старик с красивыми чертами лица и с большим чувством собственного достоинства, торжественно водил нас по дому. Он показал нам электрические лампы и выключатели, но пояснил, что, к сожалению, на острове нет еще электростанции. И в кране не было воды. Но чистота в доме была безукоризненной. Дом был светлый, веселый и уютный — сияющий символ успеха. Он как бы выражал веру местных жителей в будущее своего острова, их веру в то, что когда-нибудь туда придут люди с материка и сделают островитян зажиточными и независимыми от даров их бедной земли и коварных рифов.
