не ходи...
Быстро стало смеркаться. Ранние зимние сумерки окутали лес. Киселев с Маякой нарубили впрок соснового лапника для шалаша и для подстилки тигренку, чтобы он не простудился, лежа всю ночь на снегу. На этот раз костер разожгли большой из сухого хвороста. Пусть горит высоко, с треском, отпугивая тигрицу...
— Вот и вся быль про наших охотников-тигроловов, — заключил Олянов свой рассказ.
— А как же, Николай Иванович, со вторым тигренком?
— С малышом-то проще было. Как мы и предполагали, тигрица кружила с ним в том же районе. Мы — за ней, а она — за нами. Все же на вторые сутки в полдень наши собачки прихватили след. В конце концов мы так загнали котенка, что он совершенно из сил выбился. Попал в бурелом и завяз там, как говорится, с ноготками. Там и взяли его.
— Без Чауны управились?
— А Димка его и на сей раз вполне заменил. — И прибавил ласково: — До дерзости смелый паренек. Настоящий удэге. Вот в ком живет дух амбы!
— Ну, а Чауна?
— Чауна как Чауна! — сказал Олянов с доброй улыбкой. — После в гости ко мне заходил. Жаловался, слабо у него ту зиму с соболем, а деньги нужны. «Ты бы, Оляныць, в город позвонил, может, куты-мафу им надо. Нынче опять на Татиби видел. Его с одним котенком за кабанами ходи. Котенку, думаю, только одна зима будет, совсем, знаешь, бата». — «Опять на Татиби?» — «На Татиби, Оляныць, на Татиби!»
Ребенок долго не засыпает. Наверно, ему мешает лунный свет. Ирина Петровна качает долбленую, как лодочка, удэгейскую зыбку.
— Спи, Сереженька, а то куты-мафа заберет тебя. Куты-мафа не любит, когда дети не спят.
Из угла, отделенного занавеской, муж Ирины Ингали говорит:
— Зачем ты его куты-мафой пугаешь? Все знают, что тигр детей не трогает. Лучше занавесь окошко, тогда он заснет.
Но задернуть занавеску не хочется. Уж очень красиво сверкают на улице пышные снега, а разукрашенные узором стекла выглядят сказочно.
Ирина Петровна что-то опять рассказывает ребенку о тигре. Тогда Ингали выходит из своего угла, садится на место жены и поет Сереже удэгейскую песенку:
Спи, бата,
Во сне дети быстро растут.
Вырастешь смелым, сильным.
В тайгу на охоту пойдешь,
Будешь метко из ружья стрелять.
Встретишь соболя,
Соболя убьешь.
Встретишь кабаргу,
Кабаргу убьешь.
Встретишь медвежонка,
С ним гулять пойдешь.
А куты-мафу встретишь,
Быстро с дороги сверни...
— Вот тебе и на! — смеется Ирина. — Трусишку из него воспитываешь. Так уж необходимо тигру дорогу уступать!
— Да не из трусости вовсе, из уважения к старшему.
— Ты ему расскажи еще, что удэ от тигрицы произошли и что Сережка — потомок славного удэгейского рода Канчуга...
— Ну ладно, Иринка, когда-нибудь еще поговорим на эту тему.
Тут, к радости своей, супруги замечают, что Сережка спит.
— Вот видишь, Иринка, как надо детей укачивать!
— Милый, чудесный мой Ингали, — смеется Ирина и, не стесняясь моего присутствия, обнимает мужа и целует. — Вот видите, как я здесь обудэгеилась, — тем же шутливым тоном говорит она. — Муж у меня удэ из древнего рода Канчуга, а сын тоже, конечно, в отца пойдет. Когда Сережке стукнет одиннадцать, Ингали посвятит его в охотники, подарит ему два ножа и начнут мои следопыты месяцами в тайге пропадать...
— Ладно тебе, давай будем плиту растапливать, пора чай пить.
Пока Ингали ходил за дровами и растапливал плиту, Ирина Петровна рассказала, как четыре года назад они добирались с подругой в Сиин.
Обе они — и Ирина Петровна, и Надежда Прокофьевна — окончили в Боровичах педагогическое училище и получили назначение в Приморский край. Когда приехали во Владивосток, им предложили на выбор несколько мест, но девушки не знали края, и им было решительно все равно, где отработать положенные три года — в Сиине или на острове Путятин. На Путятине, говорил им инструктор крайоно, есть свои прелести: там пятнистые олени, там ловят трепангов, растет лотос. Сиин — родина удэге, тех самых, о которых писал в своем романе Александр Фадеев. «О, это интересно!» — подумала Ирина, и, посмотрев на подругу, спросила: «Поедем в Сиин?»
На станции Бикин им встретился шофер-пограничник. Узнав, что девушкам нужно в Сиин, он довез их на своем «газике» до пристани, где удэгейцы сгружали с батов кору амурского бархата.
— Здравствуйте, товарищ! — обратился шофер к старому удэге, который присел на пенечке выкурить трубку.
— Здравствуй, чего там!
Шофер был лихой парень, из тех, что любят показать себя перед девчатами.
— Есть указание, — сказал он, — доставить двух гражданок в Сиин. Когда думаете плыть обратно?
— Скоро, — ответил удэге. — А кто они будут?
— Учительницы. Едут из центра к вам на работу! Доставьте их в лучшем виде, чтобы не качало и не продувало, ясно?
Старик понял, что солдат шутит, и ответил ему в тон:
— Бикин качать не будет! Тепло будет!
Когда пробковую кору с трех батов выгрузили и на берегу вырос высокий штабель из светло-коричневых и темно-серебристых кип, туго стянутых проволокой, к девушкам подошли и другие удэгейцы. Старик что-то сказал им на своем языке.
— Скоро в Сиин пойдем! — сказал пожилой удэгеен с темным плоским лицом и маленькими глазами. — Три солнца вверх баты гнать будем. — И прибавил как бы в оправдание: — Меньше нельзя, другой дороги нету. — И, взяв чемоданы девушек, отнес в лодку, укрыл травой и вытертой шкурой сохатого, чтобы не промочил дождь.
Только баты отошли от берега, сильное течение закружило их, но удэгейцы, схватив длинные шесты, вонзили их в реку до самого дна и погнали лодки вверх. Теперь они уже не выпускали шестов и, стоя во весь рост на корме, энергично работали ими.
Когда удэге заговорили между собой, девушкам понравился их быстрый певучий язык, схожий как
