Родные и друзья перестали провожать меня в аэропорт, когда мне было лет двадцать, после того, как я в третий раз отправилась за море искать себя. Не то чтобы я ставила им это в вину. Сейчас-то я понимаю: людям, мягко говоря, немного неуютно, когда кто-то постоянно отправляется на поиски себя – они не знают, что сказать. В аэропорту всегда возникает чувство, что на прощание нужно произнести что-то значительное, а мои друзья давно уже исчерпали все свои запасы. Лучшая моя подруга, Стефани, всегда принималась плакать, объясняя, что это она на тот случай, если я не вернусь назад, но волновалась она напрасно, я всегда доводила дело до конца. Я ведь путешественница, а не цыганка. К тому времени как я собралась в Южную Америку, мои заморские вылазки поражали всех не больше, чем поездка на уик-энд в Голубые горы.[4] «А, так ты в Конго? Ну, что ж, дорогая, не скучай там. До скорого».
В тот вечер в аэропорте Хитроу я прикупила роман Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа» – единственную книгу бразильского писателя, какая нашлась в книжной лавке «Уотерстоунс» Терминала 4. На задней обложке было сказано, что действие происходит в северобразильском городе Сальвадор, третьем пункте моего трехмесячного путешествия, которое я планировала совершить: от Рио-де-Жанейро на восточном побережье Южной Америки до Сантьяго на западе. Классический маршрут-треугольник – «большой гамбургер», как назвала его одна наша популярная турфирма, обслуживающая студентов, – с востока на север, потом на запад и обратно. И все эти знаменитые названия: Рио, Сальвадор, Амазонка, Анды, Мачу-Пикчу, Буэнос-Айрес, возможно, даже Гавана. Кто его знает? Настоящий замусориватель паспорта, а не маршрут. Конечно, в голове роились смутные и бессвязные картины – трущобы, зажигательные латиноамериканские танцоры, глухие деревушки, духи вуду, – навеянные Исабель Альенде,[5] Габриэлем Гарсиа Маркесом, «Клубом „Буэна Виста“»[6] и «Городом Бога»,[7] но, по сути, меня просто тянуло отправиться в путь.
Самолет в тот вечер вылетел поздно, стюардессы «Иберии» уже позевывали, а под нами мигали туманные огни Лондона. Я возблагодарила Иисуса, Будду и Аллаха за то, что не посадили рядом со мной какого-нибудь болтуна, и уснула, дочитав до того места, когда Гуляка, симпатичный герой Амаду, начал колотить свою женушку.
Когда мы приземлились, зайдя на посадку с юга, дело шло к вечеру. Внизу виднелась белая полоса прибоя, отсекающая буйную зелень лесов от сверкающей синевы Атлантического океана. Пассажиры, сидевшие в проходе, отчаянно тянули шеи, пытаясь разглядеть разбросанный по берегу город. Белоснежные, похожие на кристаллы кварца, вырастали многоэтажные дома, зажатые между черно-полосатыми гранитными скалами с острыми вершинами, поросшими лесами mata Atlantica.[8] Более мягких очертаний склоны сплошь покрывала ржавчина хибар и хижин – трущобы въелись в них намертво, будто ракушки в днище корабля. Город был окружен водой, залив Гуанабара охватывал его со всех сторон. Картина напоминала Стамбул, Афины, а может, даже саму Атлантиду: древний белый город в синих водах Атлантики.
Из иллюминатора я увидела исполинскую статую Христа; раскинув руки, Христос парил над городом, окрашенный вечерней зарей. Уменьшенные картинки с рекламных буклетов и открыток, которые приходили на мою электронную почту – Сахарная голова, Копакабана и Христос, – теперь исчезли, скрылись за бесконечной цепью туманно-синих гор, растянувшихся вокруг города.
– Спящий великан, – прошептала из-за моего плеча пожилая женщина. – Так говорят индейцы.
Спящий великан… Он лениво дремал, раскинувшись в призрачной лагуне, Сахарная голова была всего-то его локтем, Корковадо – коленом согнутой ноги. За четыре года в Рио мне так и не удалось подыскать лучшего сравнения. Только индейцы, 60 тысяч лет прожившие в этом отдаленном уголке Земли, сумели, кажется, верно определить, что перед ними. Все прочие потуги описать или запечатлеть это место походили на скромные открыточки – жалкие, наспех изготовленные поделки, брошенные во время отступления; необузданный город обескуражил фотографов, привел в замешательство акул пера и отшвырнул живописцев назад к их натюрмортам и портретам.
Женщина, прикрыв глаза, поцеловала свой серебряный крест, и тут самолет вдруг нырнул в северную часть города, где высотные здания нависали над ржавой, покосившейся окраиной. Когда мы, дернувшись, спикировали на взлетную полосу, моя соседка поспешно захлопала в ладоши, подняв волну благодарных аплодисментов в салоне. Бразильцы повскакивали с мест и, толкаясь, стали пробиваться к выходу. Задние колеса самолета еще не успели коснуться покрытия, а местные уже выстроились в проходах – одни держат в руках неуместно громоздкие коробки с купленными электроприборами, другие – непослушных детей.
Возмущенные европейцы в ужасе взирали на то, как бесстыдно попираются устои их высокоразвитой культуры выхода из самолета в строгой очередности.
– Это же неправильно, – высказался сидящий впереди меня мужчина с североанглийским акцентом.
– Мало того, это нарушение правил безопасности, – неодобрительно добавила его чопорная супруга.
С окрестных мест донесся приглушенный ропот поддержки. Испанские стюардессы, еще даже не отстегнувшие ремни безопасности, сочувственно переглядывались и, глядя на пассажиров, слегка пожимали плечами. Их спокойные, остекленевшие взгляды наводили на мысль о прошлых неудачных попытках справиться со столь вопиющими нравами «третьего мира».
Наконец самолет, содрогнувшись, остановился. Я безуспешно пыталась вклиниться в поток бразильцев, пока надо мной не сжалилась грубоватого вида женщина в шелковой блузке с леопардовым узором и массивных золотых браслетах. Она никак не могла решиться, но в конце концов все же пропустила меня вперед с громким не то вздохом, не то рыком:
– Ой, ну идите уже…
Я поблагодарила Бога и американцев за то, что мне не нужно получать багаж. Все, что у меня с собой было, – ручная кладь: объемистый военный вещмешок германской армии времен Второй мировой войны. На нем красовался штамп «Ю-Би» – Über-клёвый, как расшифровал это мой приятель Джей. Он-то и купил для меня рюкзак перед самым отъездом. Это был щедрый подарок. Целых пять лет я разъезжала с его Ю-Би, к вящей зависти большинства друзей – никому из них никак не удавалось выбраться за пределы Лондона, не обременив себя здоровенным мусорным контейнером на колесах.
За неделю до моего отбытия Джей наконец раскрыл свои источники.
