щеки, подбородки, а лишь прихвачены слегка.
Сколько продолжалась эта катастрофическая езда? Десять минут или больше? Ведь достаточно было и двух, чтобы тяжело поморозиться. Но этого не случилось. Что-то произошло в их жизни: сборы, когда шили мешки, покупали продукты, урывками сдавали экзамены; проводы на вокзале, когда шампанское пошло по рукам, и всплеск рук, когда тронулся поезд; ночь в поезде: допоздна не ложились, сон, но и во сне все помнился стук колес; утром мороз, выгрузка, Начальник то заботливый, то нервный и самолюбивый, и наконец старт этого фантастического экипажа. Не одну неделю нагревались они в жаркой бане сборов, а потом разом вверглись в лесовозную прорубь. И попадает человек в ритм, который взвинчивает его до предела, и тогда ни мороз, ни ветер, будто в нарушение законов физики и физиологии, не берут. Это всплеск! Это пик! За ним неминуем спад.
Но лесовоз остановился.
Поляна, отгороженная от озера заиндевелой полосой деревьев, будка-бытовка, дощатая, некрасивая, в ней отогреваются лесорубы.
Глаза, не привыкшие к темноте, различили только большое вишневое пятно, от которого дышало жаром, и тусклые искорки папирос. В будке накурено, людей не видно. Прихваченные морозом лица начинают болеть, руки, освобожденные от рукавиц, двигаются, обретая свою боль.
— Живы? — раздался голос из темноты. — Куда идете?
— Идем в… в… Няндобу, — ответил Начальник, не сразу овладевая речью.
— Поезжайте на поезде.
— Мы через озеро И… Икса.
— Неближний путь… Дорог нет. Избушек мало. Знать их надо.
— У нас палаточные ночлеги, — прохрипел теряющий голос Начальник.
Вэм, Вэб (Володя Большой), Юра, Лариса и Саша (не Начальник) с удовольствием молчали. Трудно говорить отогреваясь. Не языком ворочать трудно — думать тяжело. Так устроен человек, что одновременно думать и отогреваться не может.
Открылась дверь, ворвался свет вместе с запахом снега, кто-то вошел.
— Здесь туристы? На озере рюкзак ваш, валяется. Василий! Ты что ли вез?
Василий был где-то здесь, но не отозвался.
— Поехали со мной, соберете.
— Кто поедет? — спросил Вэм. — Могу я.
— Сиди, — сказал Начальник. — Я сам поеду.
Минут через двадцать они вернулись, обсуждали мороз, шумно дули на руки. Привезли остатки рюкзака, продукты и Вэмовы личные вещи. Тут и выяснилось, чей был рюкзак.
— Растяпа, — сказал Вэб, — я так и думал, что это его рюкзак.
Вэм захлебнулся от обиды.
— Почему я? Я два рюкзака держал. Я не грузил свой рюкзак. Кто его держал, тот и растяпа.
— А ты бы сам держал свой рюкзак, — сказал Вэб не очень уверенно.
Почувствовав эту неуверенность, Вэм сказал:
— Да вещи-то почти все на мне, а что потерялось, из запасного кто-нибудь даст. Правда, ребята?
— А продукты? — свирепо спросил Вэб. И ойкнул: — Чего ты? — потому что Лариса сильно дернула его за ухо.
Теперь видны были лица. Туристы видели лесорубов и того из них, кто говорил о трудностях пути:
— Снег глубокий, рыхлый. Много лет не помню такого снега. В оттепель сверху подкис, а сейчас морозы и наст. Но не как весной. Нынешний наст не держит. На берегах будете проваливаться по пояс, а на реках и озерах вода. Почему вода? — спросил и сам ответил: — Реки и озера замерзнут до дна, а ключи будут рвать лед, вода пойдет по льду, а толстый снег не даст ей замерзнуть.
— Палатка у вас какая?
— Две "памирки", — сказал Вэм.
— Это серебряные, маленькие? Их печкой сожжете.
— У нас нет печек, у нас спальные мешки.
— Собачьи?
— Нет, ватные.
— Тогда не ходите.
— Степаныч, — послышалось из темноты. — В Дергачеве волки пришли. Много следов.
— Конечно, в такой мороз придут.
— Степаныч, ружья у них есть? — спросил вдруг Василий откуда-то из угла.
— Да откуда у них ружья, у них консервы. Поехали ночевать ко мне, позвал Степаныч.
И тут же резко Начальник скомандовал:
— Собирайтесь, через полчаса выходим.
Снаружи, под стеной бытовки, Степаныч подошел к Начальнику:
— Ты думал, парень?
— Что мне думать, давно подумали.
— Ведь не знали вы, что будут такие морозы?
Начальник молча возился, надевая лыжи.
— Как знаешь. Но в палатки не лезьте — рубите сухостойные ели. А мороз пойдет днями за пятьдесят.
Два дня и две ночевки
Пока Вэм застегивал крепления, руки закоченели. Пока они не отогрелись, ничего он не знал и ни о чем не думал. Потом увидел реку, ближний поворот и захотел взглянуть за него и убедиться, что там такие же пространства безлюдья, и деревья, и кусты, и лед, покрытые снегом, и что-нибудь еще. Вэм не думал о будущем: когда становилось холодно, желание согреться стирало все иные мысли, а когда согревался, так бурно радовался, что избавлялся от всякой тревоги.
Над рекой синее с одного боку, с другого желтоватое небо. Солнце низко. В воздухе ледяная дымка. Вэм смотрит перед собой. Впереди он видит Ларису. А вдруг сейчас проломится лед? Тогда он побежит, прыгнет, нырнет, отцепит ей лыжи и поможет выбраться из воды. Но и лыжи ее не упустит. А ребята мигом зажгут костер и дадут им сухие вещи. Они переоденутся. (Все отвернутся, а Лариса: "Вэм, ты с ума сошел, ты что смотришь?") И останется только высушить ботинки.
Вэму тепло, а лицо стянуто морозом. Дышать нужно осторожно, чтобы не отморозить нос. Мороз настраивает на осторожность, но и действует, как веселящий газ. Каждая нога несет большую тяжесть. В ней много силы. Она сгибается не как на гонках, но все равно с удовольствием и скользит; и снег едет навстречу, и пятки Ларискиных лыж убираются вовремя. Вот лыжня становится хуже — это убывают люди впереди. Вот уже тропит Лариса — Вэм сглаживает
