Плетеные стены хижины пропускали лесной воздух, наполнявший наши легкие. Дома, когда нам был нужен свежий воздух, мы открывали окно или включали вентилятор. Теперь еще включают кондиционер. Кто при этом вспоминает о мельчайших организмах, творящих столь нужный нам кислород? Пекарь снабжает нас хлебом, крестьянин — молоком, а воздух — он кругом, он доступен всем бесплатно. Но большие города и промышленные предприятия не могли бы существовать, не будь зеленых дебрей, не будь скрытых под землей корней, превращающих черную почву в зеленые листья, которые с утра до вечера производят кислород. Крохотные растения, почти незримые для невооруженного глаза, плавают зелеными былинками на поверхности всех морей. Вода вокруг скалистых берегов Фату-Хивы была окрашена ими в зеленый цвет, и рыбы паслись на морских пастбищах, а жители деревни ловили рыбу, хотя и не знали о роли планктона. Планктон — это ночесветки, переливающиеся драгоценными камнями в ночи. Но эти драгоценные камни не купишь и не продашь. И никто не рассказывал людям, живущим в устье реки, чем же нам дорог планктон.
Никто не рассказывал им, что все живое обязано своим существованием этой зеленой пыли. До того, как фитопланктон принялся производить первые молекулы кислорода, в море не было рыб. И пока тот же невзрачный планктон не накопил над поверхностью океана достаточно кислорода, чтобы планету окутала атмосфера, не могли существовать никакие летающие, ползающие, прыгающие, лазающие или шагающие существа. Цивилизованный человек узнал об этом благодаря современной науке. Мы помним об этом, однако наше знание не повлияло на наше поведение. Непросвещенные жители островной деревушки загрязняли чистую воду реки, впадающей в море. Точно так же, только в гораздо больших масштабах, загрязняют реки современная индустрия и города всего мира. Все, независимо от степени ядовитости, спускается в море. Океан представляется нам таким же бесконечным, каким он представлялся невежественному дикарю, хотя Колумб доказывал обратное. Дышать — это так естественно, где уж тут задумываться о судьбах планктона и лесных дебрей.
Лежа на нарах в щелеватой хижине, мы ощущали животворное теплое дыхание девственных дебрей. Что выдыхал дождевой лес, то мы вдыхали, и наоборот. Мы были объединены с окружающей нас средой в общей пульсации, в одном часовом механизме, в бесконечном процессе, в неведающем остановок поточном производстве. Кусты и деревья позволяли животным дышать; в ответ животные, включая и нас, поставляли углекислый газ и удобрения. Щедрее всех удобряли землю Фату-Хивы крупные травоядные, но и маленький дикий пес старательно поднимал ножку около ствола, чтобы ни одна капля не пропала даром. Жуки и черви не хуже прилежного земледельца перекапывали почву, прокладывая путь для голодных корней, которые вслепую тянулись вниз/ Прилежные санитары разного рода — от двуногих птиц и четвероногих млекопитающих до шестиногих насекомых и безногих бактерий— уничтожали падаль и содержали дебри в чистоте. Они удаляли все зловонное, и цветы наполняли воздух чудесным благоуханием.
Девственный лес обеспечен уходом, и красота его выполняет ту же роль, что благоухание, она бодрит и привлекает. Красоту в тысячах проявлений мы наблюдали повсюду, от земли до высоких крон. Даже самый пресыщенный человек восхитился бы зрелищем великолепных орхидей, облепивших мшистые ветви, а стройные гибискусы развесили над рекой букеты розовых, красных и синих цветков. Крохотные летуны с трепетными усиками и с глазами на стебельках тоже отзывались «на красоту, когда обольстительный цветок манил восхитительными красками и приятной трапезой в обмен за маленькую услугу — перенести немного цветочной пыли и способствовать размножению того, кто сам не способен передвигаться. У каждого цветка был свой хитроумный способ заставить насекомых коснуться тычинок на пути к нектару.
Мы кормились с того же стола, что бабочки и прочие животные, пища сыпалась нам на голову, стволы и ветви подавали блюда, приготовленные из соков земли. И мы не заставляли себя упрашивать, ели все, что нас привлекало, воспринимая пищу как нечто само собой разумеющееся, как воздух, которым дышали. Лишь иногда сознание словно пробуждалось от дремоты, навеянной гипнотическим воздействием окружающей природы, и мы в отличие от наших шестиногих и четвероногих компаньонов задавали себе наивные вопросы. Уплетаешь лакомый плод — вдруг твой взгляд останавливается на подарившем его недвижимом дереве, и ты спрашиваешь себя, как это получается, что этот ствол производит деликатесы, совершенно отличные по виду и вкусу от тех, что вызревают на соседнем дереве. Щепка апельсинового дерева мало чем отличалась от щепки манго или хлебного дерева, и почва та же самая, однако на своем пути от корней к макушке ее отфильтрованные соки превращаются в совершенно различные продукты. Стволы, заурядная древесина, кормили нас не хуже самого искусного шеф-повара. Сырье — то же самое, из которого ребенок лепит «пирожки», играя на дворе. Лучший в мире повар, дай ему любые приправы и специи, не смог бы превратить глину в разнообразные вкусные блюда, какими нас потчевали безмолвные деревья. Такое под силу только волшебнику. В лесу волшебники окружали нас со всех сторон.
Однажды, возвращаясь с тяжелой, хотя и привычной уже ношей феи, я присел отдохнуть под цветущим деревцом. Солнечные зайчики играли на блестящих листьях, и я заметил маленького яркого паучка, он спускался вниз на тонкой шелковистой нити, которую сам же и производил. Не добравшись до земли, он как будто передумал и торопливо полез обратно на лист, оставив блестящую нить покачиваться на слабом ветерке. Казалось, паучок чего-то терпеливо ждет. Но разве одна нить может служить ловушкой? Я никогда не любил пауков, воспринимал их как убийц и гангстеров в мире животных: сидят в засаде, вооруженные смертоносным оружием, и набрасываются на ни в чем не повинных букашек, нимфами порхающих в воздухе. Однако на Фату-Хиве мой взгляд переменился. Здесь в роли нимф выступали рои комаров, а они день и ночь нещадно жалили нас, так что мы перестали сметать паутину под потолком — она заменяла липкую бумагу. Мы научились быть благодарными паукам и крохотным ящеричкам, которые прятались в плетенке из пальмовых листьев и помогали нам сражаться с комариными полчищами. Если разобраться, то чем паук хуже красивой кукушки или маленьких безобидных вьюрков, живущих точно такой же добычей? И коли уж на то пошло, что было бы с нами, если бы прирост лесного населения никак не регулировался? Все виды размножились бы сверх всякой меры, и часовой механизм природы остановился бы из-за перенаселенности.
