*
К Хандыге подошли после полудня. Пришвартовались к свободному причалу.
Перед путниками сразу встал вопрос – на чем плыть дальше? Михайлычу в диспетчерской сказали, что рейсов на север в этом году больше не будет.
– Мужики, на Лену вам выбираться надо – там на севера допоздна ходят. Только вопрос: как?
Вариантов было два: либо вязать плот, либо найти лодку. Решили для начала поискать лодку. Проще управлять, и скорость побольше. Обследовав берег, обнаружили затопленную и наполовину замытую песком посудину – один нос из воды торчал. Когда стали переворачивать, в ней кто-то завозился. Оказывается, ее уже обжил предприимчивый налим. (Неслучайно сибиряки эту рыбу называют поселенцем.)
Лодка была хоть и старая, но еще довольно крепкая. Посушив два дня на солнцепеке, отремонтировали, просмолили гудроном щели. Корней вытесал весла, приладил уключины – их снял с другой, валявшейся вверх дном на берегу и уже наполовину сгнившей.
При расставании капитан дал в дорогу моток лески и бесценную в дороге соль.
– Эх, ребята! Махнул бы с вами, да жене обещал, как сдам буксир, повезти на море в Сочи, – вздохнул он. – Корней Елисеевич, я все спросить хотел, да стеснялся.
Вот вы всегда нам говорили, молись и Господь поможет. Так получалось, что я несколько раз заходил в церковь помолиться об одном деле и никакого проку.
– Я уже говорил: дабы молитва подействовала, надо искренне, от всей души обращаться к Богу и время от времени с чувством повторять ее. С одного раза редко исполняется. Когда просишь со слезами, с верой в Него, Господь слышит и помогает. Ежели, походя, с небрежением, то без толку. А случается, не исполняет, дабы от беды отвести.
Разрезая слюдянисто-серую гладь, Корней сильными гребками вывел лодку на стремнину. Михайлыч провожал взглядом удаляющуюся точку до тех пор, пока она не скрылась за излучиной. Он еще долго стоял на берегу, размышляя о том, как сложится его жизнь дальше. Ведь завтра сдавать буксир и оформлять пенсию. Как бы он ни бодрился, новая жизнь пугала его.
Устье Алдана. Якуты
Скорость на лодке была в разы меньше, чем на буксире. Зато в тишине, не нарушаемой рокотом двигателя, сплавщики в течение дня видели намного больше зверья. Чаще всего это были горбоносые сохатые. Спасаясь от кровососов, они обычно стояли в воде по самую шею. У некоторых лопаты рогов были такие большие, что голову животного от тяжести водило из стороны в сторону. Когда слепни облепляли и морду, они окунали ее в воду. Иные, подергивая шкурой, бродили по отмелям, пощипывая сочную траву. Самые любопытные, поглядывая на проплывавших людей, подпускали метров на тридцать. Более осторожные, завидев лодку, сразу убегали своей характерной размашистой рысью, гордо вскинув голову.
Встречались и медведи. Однажды путешественники чуть не прослезились от умиления, наблюдая, как пестун моет сеголетка. Плеснет на него водой и елозит лапой то по туловищу, то по морде.
А как-то проплывая рядом с берегом, услышали ворчание, перешедшее вскоре в частое сопение. Сквозь сито жидкого ивняка проступали бурые силуэты. Это развлекались медведь с медведицей. Заметив людей, хозяин тайги поспешил скрыться в кустах – застеснялся.
После полудня обычно устраивали чаевку – самый приятный момент в пути. Пристав к берегу, собирали выбеленный солнцем сушняк, разводили костер и заваривали из трав чай. Во время одной из таких чаевок к плеску набегавших на берег волн добавилось шлепанье лап по воде. Обернувшись, увидели выходящего из-за груды плавника округлившегося от жира мишку. Корней на всякий случай взвел курок. Услышав металлический щелчок, зверь тут же развернулся и опрометью кинулся наутек. Похоже, имел горький опыт встречи с охотниками.
Чем ближе к устью, тем размашистее пойма Алдана. Да и сама река в ширину уже не менее километра. Горы отступили – с обеих сторон равнинная тайга с округлыми луговинами аласов. Русло все чаще разбивалось на протоки с множеством лесистых островов. Над ними неподвижно «висели» кобчики. Они, часто трепеща крыльями, терпеливо высматривали добычу.
Поскольку течение на фарватере поживее, чтобы не сойти с него, придерживались речных знаков.
На берегах замаячили туповерхие балаганы, обложенные понизу дерном. Что странно – возле них ни людей, ни скотины.
В один из дней ветер принес запах дыма. Спустя некоторое время к нему примешался ни с чем не сравнимый конский душок. Вскоре показались и сами пасущиеся на разнотравье табуны низкорослых якутских лошадок. Они были совсем дикие и при приближении лодки сразу убегали, подгоняемые тревожным ржанием жеребца. На деревьях черными гроздьями восседали краснобровые тетерева-косачи. Эти на лодку не обращали внимания.
В заливчике несколько обшитых берестой лодчонок, а на высоком яру с десяток балаганов, дымокуры из лошадиного и коровьего помета. Возле них понуро толпились косматые лошади, в основном белой масти. Мотая головами, они шумно отфыркивались от слепней, пытающихся напиться крови, и оводов, откладывающих под кожу яйца. Животные нервным, резким подергиванием шкуры сгоняли их.
Сплавщики подгребли к косе из плотно спрессованного галечника. Лодка со скрежетом заползла на него. Появление бородачей вызвало в становище оживление. Посмотреть на прибывших вышло почти все мужское население наслега: широколицые с приплюснутыми носами, узкоглазые, пустобородые якуты [22]. Большинство в броднях – мягких ровдужных [23] сапогах, подвязанных узкими ремешками чуть ниже колена. Поверх рубах заячьи жилетки. На головах ситцевые платки, завязанные сзади так, чтобы закрывались от комаров и мошкары уши и шея. Женщины и детишки
