Разных видов крокодиловых было слишком мало, чтобы я мог надеяться получить маленькое P-значение, просто их сравнив. Но мне все равно обязательно надо было попытаться получить хотя бы общие сведения по как можно большему их количеству. Моя теория очень четко предсказывала, каким должно быть соотношение рева и хлопков головой в “песнях” каждого вида-“специалиста”. Мне совершенно не хотелось проработать над доказательством этой теории много лет, опубликовать результаты, а спустя неделю обнаружить, что какой-нибудь редкий африканский крокодильчик делает все наоборот и все мои логические построения неправильны.
Сравнивая животных одного “универсального” вида, живущих в разных местообитаниях, я мог получить большую выборку, но это требовало многих лет работы, потому что брачный сезон у каждого вида длится всего несколько недель. Но тут уж я ничего не мог поделать: мне нужно было маленькое Р-значение.
Больше всего, однако, меня беспокоил растущий список загадок, на которые моя теория не давала ответа. Например, аллигаторы никогда не включали рев и хлопки головой в одну и ту же “песню”, а крокодилы делали это довольно часто. Я не мог придумать никаких возможных объяснений такого различия.
В марте брачный сезон крокодилов кончился. Сухой сезон между тем продолжался, и в Эверглейдс поступало с севера все меньше пресной воды. Солоноватая вода из прибрежных мангровых лагун в результате проникала все дальше в глубь болот, и вместе с ней двигались крокодилы. Они стали появляться в озерах, где прежде жили аллигаторы. Будучи более агрессивными, крокодилы обычно одерживали верх над аллигаторами примерно такого же размера почти без драк. Вскоре аллигаторы практически исчезли на юге Эверглейдс. Они могут жить в солоноватой воде, но не очень долго, потому что, в отличие от крокодилов, у них нет специальных солевыводящих желез у основания языка.
Как-то ночью я шел вдоль берега озера и увидел впереди крокодила, глаза которого светились, как угольки, в луче фонарика. Он лежал у самой тропинки, высунув голову из густой травы. Длиной он был почти три метра – максимальный размер флоридских крокодилов. Я вспомнил, что болотные крокодилы и аллигаторы тоже попадались мне неподвижно лежащими возле троп и лесных просек, иногда в десятках метров от воды. В Акульей долине часто можно было увидеть сотню-другую аллигаторов, часами лежавших на обочине дороги по ночам. Что они там делали?
Мне казалось наиболее вероятным, что они таким способом устраивают засады, ожидая, что по тропе пройдет кто-нибудь съедобный. Я поделился своими наблюдениями с несколькими герпетологами, но им не понравилось мое объяснение. В то время существовала общепринятая догма, согласно которой крокодиловые – водные охотники и практически никогда не охотятся на суше. Другим возможным объяснением была терморегуляция: может быть, аллигаторов привлекала нагревшаяся за день поверхность дороги? Я раздобыл лазерный термометр и быстро выяснил, что уже через два часа после захода солнца дороги, даже асфальтовые, не отличались по температуре от травы или воздуха и были существенно холоднее, чем водоемы, из которых приползали аллигаторы. Тогда кто-то из моих коллег предположил, что аллигаторы так сушатся. Известно, что им необходимо время от времени полностью высушивать кожу, иначе она покрывается водорослями. Но зачем сушиться прохладной ночью, когда везде лежит роса, а не солнечным днем?
Я окончательно решил, что мое объяснение верно, увидев однажды аллигатора, лежавшего ночью на краю тропы с только что пойманным опоссумом в зубах. Но мне нужно было больше данных, чтобы наверняка убедить скептиков. Пришлось достать полицейские и медицинские протоколы осмотра жертв нападений аллигаторов на людей. Оказалось, что несколько случаев со смертельным исходом произошли на дорогах и тропах довольно далеко от воды. Я написал статью, но решил пока не посылать ее в журнал – вдруг еще что-нибудь узнаю? Опубликовал я ее только три года спустя; к тому времени у меня имелись данные об охоте на суше еще трех крупных видов (нильского и гребнистого крокодилов и черного каймана). Но пока что я был единственным во Флориде человеком, знавшим, как опасно ходить ночью по болотам без фонарика.
Когда я поселился в Майами, ко мне стало приезжать много гостей, особенно в холодное время года. Однажды приехали двое знакомых из Нью-Йорка, и я решил их сводить на прогулку по тропе под манящим для герпетолога названием Тропа Змеиного укуса. Летом это место славится самым большим в мире количеством гнуса: там установлен мировой рекорд, 6 укусов в минуту на квадратный сантиметр кожи. Там же имел место единственный известный случай, когда гнус заел человека до смерти: у двадцатилетнего туриста порвалась велосипедная цепь на дальнем конце тропинки, и парень умер от отравления слюной комаров и слепней, не успев преодолеть пять километров до автомобильной дороги. Но зимой насекомых почти нет, и пройтись по заболоченному лесу очень приятно.
К тому времени, как мы дошли до конца тропинки и повернули обратно, уже стемнело. Неожиданно мы увидели трехметрового аллигатора, который лежал поперек просеки, полностью ее перекрыв. Вокруг были такие густые заросли, что нам ничего не оставалось, как попробовать через него перепрыгнуть. Я светил фонариком прямо ему в глаза, стараясь ослепить, а мои друзья по очереди разбегались и прыгали. Аллигатор даже глазом не моргнул. Наверное, он не считал себя достаточно большим, чтобы рискнуть напасть. Аллигаторы и крокодилы обычно не относят взрослых людей к возможной добыче, пока не вырастут до четырех метров. Очень немногие аллигаторы во Флориде достигают такой величины; может быть, именно поэтому нападения на человека случаются так редко.
К середине марта стало понятно, что мне придется проделать огромную работу Мне надо было изучить “песни” как можно большего количества видов крокодиловых, а кроме того, собрать сотни наблюдений за миссисипскими аллигаторами. Для этого следовало провести очень много времени в поле, а ведь я еще должен был преподавать восемь месяцев в году, чтобы получать стипендию и не платить за аспирантуру Такой проект мог легко растянуться на десять лет, а то и больше. Между тем предполагалось, что до защиты диссертации у меня четыре года. Можно было попробовать немного задержаться в аспирантуре, но десять лет меня терпеть уж точно бы не стали.
Мало того, что у меня не хватало времени на исследования, так еще и с преподаванием случилась неприятность. В тот семестр я вел курс лабораторных работ “Введение в биологию” для первокурсников. Многие из моих студентов не собирались становиться биологами, им просто нужно было пройти этот курс для последующего поступления в медицинскую школу. Конкурс в эти школы сумасшедший, так что, хотя биология таких студентов не интересовала, отличная оценка им нужна была позарез. Если им не удавалось ее получить, они нередко пытались заставить преподавателя все-таки ее поставить, строча на него жалобы декану факультета.
