— Капитан Буш, — приказал Хорнблауэр: — пошлите на это судно шлюпку с абордажной партией.
— Но, сэр! — попробовал было запротестовать Буш: — Сэр — у них на борту оспа — сэр! Есть, сэр!
Все протесты Буша умерли быстрой, но нелегкой смертью — стоило ему только взглянуть на лицо Хорнблауэра. Буш убеждал себя, что коммодор не хуже его самого представляет себе ужасные последствия проникновения оспы на «Несравненный», а значит — Хорнблауэр знает, что делает. Еще один взгляд, брошенный им на Хорнблауэра, убедил Буша в том, что решение далось тому нелегко.
Хорнблауэр вновь приложил рупор к губам.
— Я посылаю к вам шлюпку, — прокричал он. На расстоянии двадцати ярдов трудно было уловить, изменилось ли что-либо в голосе человека, к которому он обращался — особенно, если тот также отвечал в рупор, но Хорнблауэру показалось, что он уловил как будто капитан «Мэгги Джонс» немного запнулся от неожиданности. Да, точно — пауза перед его ответом была подозрительно долгой.
— Как хотите, сэр. Я предупредил вас об оспе. Не могли бы вы прислать врача и лекарств?
Это были именно те слова, которые он должен был произнести. Но все равно, слишком подозрительна была предшествующая пауза — будто человек растерялся от неожиданности и с трудом собирался с мыслями для ответа. Буш стоял рядом со скорбным лицом, все еще надеясь, что Хорнблауэр отменит свой приказ, но тот, судя по всему, и не собирался этого делать. По команде боцмана, матросы талями приподняли вельбот с кильблоков, вывалили за борт и, наконец, спустили на воду. Мичман и абордажная партия мрачно спускались в него. Они с большим бы желанием отправились в схватку с вооруженным до зубов врагом, но ужас перед неумолимой болезнью, похоже, совершенно лишил их мужества.
— Отваливай! — скомандовал вахтенный офицер, бросив последний взгляд на Хорнблауэра. Вельбот двинулся к «Мэгги Джонс», приплясывая на волнах и Хорнблауэр вдруг увидел, как капитан задержанного судна вдруг швырнул свой рупор на палубу и теперь дико оглядывался по сторонам, словно пытаясь найти какой-нибудь способ спастись.
— Стоять на месте, или я вас потоплю! — крикнул Хорнблауэр и фигура в синем мундире и белых штанах замерла на месте, понурив голову.
Крючковой на вельботе зацепился за ванты «Мэгги Джонс» и мичман стремительно бросил свою партию на верхнюю палубу. Не было заметно, чтобы кто-то собирался оказать им сопротивление, но пока матросы бежали на корму вдруг послышался пистолетный выстрел и Хорнблауэр увидел мичмана, склонившегося над корчившимся телом капитана. Хорнблауэр вдруг поймал себя на том, что готов растерзать этого мичмана, отдать его под трибунал. выкинуть со службы и заставить выпрашивать себе милостыню на кусок хлеба — если только он безо всякой необходимости убил капитана «Мэгги Джонс». Жажда услышать хоть какие-нибудь свежие новости, получить хоть какую-нибудь информацию была столь сильна, что Хорнблауэр ощутил необыкновенную горечь разочарования при одной мысли, что капитан сбежал от него столь неожиданным, хоть и печальным образом.
— Почему, черт побери, я не пошел туда сам, — спросил он вслух, ни к кому, собственно, не обращаясь: — Капитан Буш! Я был бы очень вам обязан, если бы вы приказали спустить мою гичку.
— Но ведь черная оспа, сэр –
— Черт побери эту оспу! Ее нет на этом чертовом судне!
Голос мичмана донесся к ним над водой:
— Эй, на «Несравненном»! Это — приз. Взят вчера французским капером.
— Кто этот капитан, с которым я разговаривал? — крикнул в ответ Хорнблауэр.
— Англичанин-перебежчик, сэр. Он застрелился, как только мы поднялись на борт.
— Он мертв?
— Пока нет, сэр.
— Мистер Харст, — сказал Буш: — вызовите хирурга. Даю ему одну минуту на то, чтобы собрать свои манатки. Я хочу, чтобы этот перебежчик остался жив — по крайне мере, до тех пор, пока мы не отправим его на нок реи.
— Пошлите его в моей гичке, — добавил Хорнблауэр и продолжил уже в рупор: — Пришлите пленных и офицеров судна ко мне!
— Есть, сэр!
— А сейчас я, пожалуй, что-нибудь на себя накину, — Хорнблауэр вдруг только сейчас понял, что больше часа простоял на шканцах почти абсолютно голым — если бы он поддался первому желанию и бросился бы в гичке на «Мэгги Джонс», ему пришлось бы подниматься на ее палубу в чем мать родила.
Капитан «Мэгги Джонс» и двое его помощников сидели в коммодорской каюте, а Хорнблауэр и Буш с пристрастием расспрашивали их, то и дело нанося делая пометки на расстеленной перед ними карте Балтийского моря.
— Мы слышали, что перебежчик сказал вам правду, сэр, — проговорил капитан. — Мы уже десять дней как шли из Мемеля в направлении Бельта и тут он нас вчера захватил — большой капер с корабельной оснасткой, гладкопалубный, по десять пушек с каждого борта. Называется «Blanchefleur» — «Белый цветок» или как его там. Такие кораблики лягушатники называют корветами. Под французским флагом. Они высадили нам на палубу призовую партию под командой этого перебежчика — Кларка, сэр — и, думаю, судно уже направлялось в Киль, когда вы его перехватили. Они заперли нас в лазарете. Боже, как мы орали, надеясь, что вы нас все-таки услышите.
— Мы вас услышали, — кратко заметил Буш.
— Как обстояли дела в Мемеле, когда вы уходили оттуда? — поинтересовался Хорнблауэр.
Лицо капитана сморщилось; если бы он был французом, то наверняка бы пожал плечами.
— Как обычно. Русские порты по-прежнему для нас закрыты, но они выдают лицензию на торговлю с Англией любому, кто за ней обратится. То же самое у шведов, на другом берегу.
— А что насчет войны между Бонапартом и Россией?
На этот раз сомнения таки заставили капитана пожать плечами.
— Все об этом говорят, но никто толком ничего не знает. Повсюду полно солдат. Если Бони действительно полезет в драку, они встретят его не хуже, чем в прошлый раз — вы же знаете русских, сэр.
— А вы думаете, он полезет?
— Я думал, вы мне об этом скажете, сэр. Но то, что сказал вам Кларк — правда, сэр. Царь должен скоро встретиться с Бернадоттом. Наверное, вы знаете, что это означает. Я — маленький человек, сэр, и для меня это не означает ничего. Слишком уж много было всех этих встреч, конференций и конгрессов.
Значит, все оставалось по-прежнему: Швеция и Россия по-прежнему сохраняли свою двусмысленную позицию, будучи номинально противниками Англии и союзниками Бонапарта, делая вид, что воюют, делая вид, что сохраняют мир, наполовину враждебны, наполовину — нейтральны, в той странной манере, которая, похоже, начинает в наши дни входить в моду. До сих пор неясно, решится ли Бонапарт на столь отчаянный шаг и объявит войну России. Никто не может предсказать поведение Бонапарта. Может показаться, что для него лучше было бы сосредоточить все свои силы для окончания войны в Испании и предпринять еще одну попытку поставить Англию на колени прежде, чем двинуться на завоевание Востока; но, с другой стороны, быстрый и решительный удар по России может освободить его от мощного противника и, по всей видимости, не вполне лояльного союзника. Бонапарт слишком часто побеждал, ему удалось повергнуть в прах почти все государства Европы — кроме Англии — и трудно предположить, что Россия сможет выстоять под мощными ударами его сил. А после разгрома России у него вообще не останется врагов на материке. Лишь Англия будет противостоять ему — и то Англия, лишенная одной руки — своих сухопутных союзников. Очень хорошо, что Англия не оказала поддержки Финляндии, когда Россия напала на эту маленькую страну. Это давало теперь возможность при необходимости возобновить союз с Россией.
