Тринадцатого декабря утром мы достигли Тимбо без особых приключений. Это поселение, наиболее значительное из всех, которые мы до сих пор миновали, окружено «тата», стеной из глины, толщина которой неодинакова и позади которой возведены деревянные леса с настилом для караула.
«Тата» Тимбо окружает три деревни, отделенные одна от другой обширными возделанными или лесистыми пространствами, где пасутся домашние животные. В каждой из деревень есть маленький ежедневный рынок, а в самой крупной раз в неделю бывает большой базар.
Из четырех хижин одна, как правило, необитаема. Она заполнена мусором и всякой дрянью, как, впрочем, и улицы. Нет сомнения, что в этих краях не хватает уборщиков. Кроме того, здесь не только грязно, но и очень бедно. Мы видели детей, большей частью худых, как скелеты, рывшихся в отбросах в поисках пищи. А женщины отвратительно тощие.
Это, впрочем, не мешает им быть кокетками. Так как был базарный день, деревенские богачки вырядились. Поверх «парадных» туалетов они надели голубые в белую полоску передники; верх туловища окутывался куском белого коленкора или дешевенькой тафты ослепительной расцветки; уши оттягивали тяжелые металлические кольца, поддерживаемые серебряными цепочками, которые перекрещивались на макушке; их шеи, запястья и щиколотки были украшены браслетами и ожерельями из коралла или фальшивого жемчуга.
Почти у всех были прически в форме каски. У иных — выбрито темя и на верхушке головы красовался пучок из волос, украшенный мелким стеклярусом. Другие ходили совершенно бритыми. Самые изящные щеголяли прической клоуна: острый пучок волос надо лбом и два хохолка по бокам. Кажется, по их прическам можно узнать, к какому народу они принадлежат: пель, манде, бамбара и т. д. Но у меня нет достаточных познаний, и я пропускаю эти этнографические подробности, которым господин Тассен по возвращении должен посвятить раздел в книге, по меньшей мере, серьезно обоснованный.
Мужчины одеты в белые блузы или передники. Они носят самые разнообразные головные уборы — от красной суконной шапочки до соломенной шляпы и колпака, украшенного жестянками или кусочками цветной материи. Для выражения приветствия они бьют себя ладонью в грудь добрых пять минут, повторяя слово «дагаре», что, как и «ини-тье», означает «здравствуйте».
Мы отправились на большой базар, где нашли в сборе всю аристократию Тимбо. Торговцы уже с утра устроились в шалашах, расположенных в два ряда, или под полотнищами, укрепленными на четырех кольях; но «высший свет» явился только к одиннадцати часам.
Здесь продается всего понемножку: просо, рис, масло карите по пятьдесят сантимов[37] за килограмм, соль по семьдесят семь франков и пятьдесят сантимов за бочонок в двадцать пять килограммов, быки, козы, бараны, а также куры по три франка тридцать сантимов за штуку, что недорого; далее идут кремневые ружья, орехи кола, табак, галеты из просяной или кукурузной муки, «койо» (ленты для передников), различные материи — гвинейская кисея и коленкор; шапки, тюрбаны, нитки, иголки, порох, кремни для ружей и т. д. и т. д.; и, наконец, разложенные на сухих кожах кучки гнилого мяса со своеобразным запахом — для лакомок.
Тимбо, как я уже говорил, первый более или менее значительный центр, который мы встретили. Там мы оставались тринадцатого и четырнадцатого декабря, не потому, что очень устали, а по той причине, что животные и носильщики, в сущности тоже вьючные животные, выказывали законное утомление.
В продолжение этих сорока восьми часов мы совершили многочисленные прогулки внутри «тата». Я ограничивался здесь самыми существенными наблюдениями. Не ждите от меня полных описаний, которые вы, впрочем, без труда найдете в специальных трактатах. Я же просто являюсь историком экспедиции Барсака, и эта роль мне по душе. Меня вдохновляет муза истории Клио, но я не люблю географию. Пусть это будет ясно раз и навсегда.
На следующий день после нашего прибытия, то есть четырнадцатого декабря, мы очень беспокоились о проводнике: в продолжение целого дня его разыскивали повсюду. Он исчез.
Успокойтесь: пятнадцатого декабря, в момент отправки, он был на своем месте и ко времени нашего пробуждения успел раздать немало палочных ударов, чтобы погонщики не сомневались в его присутствии.
Допрошенный Барсаком, Морилире упрямо отвечал, что он накануне совсем не покидал лагеря. Так как у нас не было доказательств, да и проступок был незначителен, казалось извинительным, что Морилире немного погулял на свободе, и об этом случае скоро забыли.
Мы покинули Тимбо пятнадцатого декабря, в обычный час, и путешествие продолжалось без особых трудностей по установленному расписанию. Правда, стало заметно, что копыта наших лошадей уже не топчут дорогу, по которой мы до того следовали.
Дорога после Тимбо постепенно превратилась в тропинку. Мы стали теперь настоящими исследователями.
Изменилась и местность: она стала неровной, за подъемом следовал спуск, за спуском — подъем. Выйдя из Тимбо, мы вынуждены были подняться на довольно крутой холм, спустились с него, прошли равниной и снова начали подъем к деревне Даухерико, у которой решили остановиться на ночлег.
Люди и животные хорошо отдохнули, караван шел быстрее, чем обычно, и было всего шесть часов вечера, когда мы достигли этой деревни.
Нас ожидала самая дружеская встреча: сам старшина вышел к нам с подарками. Барсак благодарил, ему отвечали приветственными криками.
— Меня не так горячо принимают в Эксе[38], когда я прохожу там курс лечения, — убежденно сказал Барсак. — Я был в этом уверен: если неграм чего-то и недостает, то только избирательных прав.
Кажется, господин Барсак прав, хотя господин Бодрьер с сомнением покачал головой.
Старшина продолжал расточать любезности. Он предложил нам расположиться в лучших хижинах деревни, а нашу спутницу просил расположиться в его собственном жилище. Этот горячий прием пришелся нам по сердцу, и дальнейшее путешествие уже представлялось нам в розовом свете, когда Малик, приблизившись к мадемуазель Морна, быстро прошептала ей тихим голосом:
— Не ходи, госпожа, умрешь!
Мадемуазель Морна в изумлении взглянула на маленькую негритянку. Само собой разумеется, что я тоже услышал ее слова: это долг всякого уважающего себя репортера. Но их услышал и капитан Марсеней, хотя это и не входит в его обязанности. Сначала он казался изумленным, потом, после короткого размышления, решился.
Он в два счета освободился от назойливого старшины и отдал приказ устраивать лагерь. Из чего я заключил, что нас будут хорошо охранять.
