— А потом пришел Гитлер, — подсказал Смит.
— Да, — подтвердил Гриммельман. — Пришел Адольф и нам не удалось поехать в Африку; мы даже и не пытались выбраться из Германии. Этот человек бросил нас в пожар, и, прежде чем мы осознали это, ворота захлопнулись за нами. О, друзья мои, я не стану лгать! Сначала и я был с ним и руку тянул выше всех. Я служил Гитлеру до тех пор, пока не начались массовые убийства. Как только я понял это, симулировал болезнь, и спустя некоторое время обо мне все забыли. Удалось получить назначение на пост начальника местной противовоздушной обороны. Только благодаря этому я остался жив, в то время как другие герои войны отправились на тот свет или стали чиновниками в аппарате оккупационных властей. В общем все это мне удалось пережить.
Он замолчал надолго. Все ждали продолжения рассказа.
— Но моей жене и дочери не повезло. Они погибли во время одной из сильных бомбежек. Моя бедная девочка…
Бэйн кашлянул.
— Вот так мы расплатились за все, — продолжал старый немец, — ужасной ценой. На какое-то время я потерял себя. Пытаясь все забыть, уехал из города и решил поработать на фермах, но мне не стало от этого легче. Русские отбрасывали нас назад, в Европе появились американцы. Над Германией день и ночь гудели самолеты. Меня снова забрали и погнали в фольксштурм, а фольксштурм — это старики и дети. Теперь войну сменило какое-то национальное самоубийство. Нас бросили против американцев. А когда регулярная армия ушла и нам, фольксштурмистам, пришлось самим оборонять какую-то деревню в Рейнской области, мне удалось воспользоваться моментом и сдаться в плен. Теперь мне уже не надо было убивать. Американцы относились к нам справедливо. Правда, они смеялись над нами, но это никого не трогало. В то время мы рады были попасть в плен. А кормили нас отлично, это я хорошо помню.
— Не надо об этом, — сказал Смит.
— Война кончилась, — продолжал Гриммельман, улыбнувшись. — Я был уже стар и чувствовал себя бесконечно усталым. Однако я неплохо объяснялся по-английски, и американцы обеспечили меня хорошей работой. Шли годы. Неожиданно я получил письмо от брата. Этому письму, которое передавали из рук в руки те, кто знавал меня в Бремерхафене, уже три года. В надежде на лучшее я решил покинуть Германию. Два года ушло на сборы. И вот я здесь с вами.
— Ваш брат удивится, — заметила Грэйс.
— Да, — согласился старик, — конечно, удивится.
* * *
— Еще один день, — позевывая, произнес Бэйн. Он чувствовал себя уже лучше.
— Это хорошо или плохо? — посмотрев на него, спросил Смит.
— Хорошо, — ответила за Майка Грэйс. — Мы на день приблизились к спасению. Скоро прилетит самолет…
Смит молча кивнул. Было бы нелепо погибнуть здесь от голода, ожидая помощи, на которую так трудно надеяться. Он не должен умереть: он еще так молод и так много предстоит ему сделать. Ассистент профессора в крупном университете, негр Смит представлял собой редкое исключение и был своего рода символом, необходимым обществу.
«Надежда, — думал Смит, протягивая руки ладонями к огню. — Для нас это наркотик. Осужденные на смерть преступники и те хранят надежду, пока не взойдут на эшафот, и даже дольше. Жизнь настолько неопределенна, что люди навыдумывали всяческих мифов, пытаясь бороться со страхом. И он не исключение. Нельзя поднимать себя над другими только потому, что олицетворяешь полезного для общества человека, выдаешь себя за некий символ успеха. Быть может, он и нужен обществу, но это не имеет никакого отношения к тому, что он негр».
Смит не придавал особого значения своей принадлежности к черной расе, ему не приходилось терпеть унижений, никто не попирал его достоинства. В детстве он переживал неприятные минуты на этой почве, но случились они не часто.
Родился Смит в состоятельной семье. Отец его был всеми уважаем и богат, работал врачом в Линкольновском госпитале. Мать получила хорошее образование и воспитание. Сначала она учительствовала на Юге, потом служила в магазинах Нью-Йорка. Смит вырос в хорошей трудовой семье, в доме, полном книг, музыки и дружеских бесед.
Сначала Джеферсон посещал городскую начальную школу, потом учился в «почти белом» колледже «Стоуни Брук» на Лонг-Айленде. Он был подготовлен не хуже остальных ребят, отличался сообразительностью и достиг больших успехов в спорте, особенно в теннисе. Всегда вежливый и любезный, он был охотно принят учащимися в свою среду и не испытывал обид и разочарований. В колледже училось еще несколько мальчиков-негров, но никто из них не подвергался дискриминации.
Это было лучшее время в жизни Смита. Выходные дни Джеферсон, как правило, проводил в городе со своими родителями, а когда стал старше, нашел друзей в другом обществе — посетителей вечеринок и стадионов. Высокий и стройный, он привлекал к себе общее внимание. Открыл даже счет в банке «Брукс Бразерс».
Дом их стоял на берегу в отдаленном районе Лонг-Айленда. Там он проводил летние каникулы вместе с матерью. Отец приезжал к ним по выходным дням. Джеферсон играл в теннис, купался и собирал моллюсков. У него появились новые друзья среди соседских ребят. По вечерам он много читал и стал носить очки. Отец купил юноше подержанный автомобиль, и Смит учился водить машину на бесконечных проселках графства Саффолк.
После окончания колледжа Смит поступил в Корнельский университет. Потом началась корейская война: он получил приписное свидетельство, но в армию его так и не взяли. Джеферсон начал учиться на подготовительном медицинском факультете. Все полагали, что он пойдет по стопам отца, но медицина не влекла Смита. Она ассоциировалась для него со смертью, запахами лекарств и неистовыми телефонными звонками по ночам. Финансовая карьера ему тоже была не по душе, и Смит переключился на историю и право. Ему хотелось учиться на юридическом факультете или факультете международных отношений. Окончив Корнельский университет, Смит поступил в аспирантуру Гарвардского университета. Все давалось ему легко и просто. Жизнь была прекрасна. Смит не ощущал своего негритянского происхождения, и это иногда беспокоило его. У него возникало какое-то чувство вины, так как Смит полагал, что чем-то обязан своим соплеменникам, что ему следовало бы стать оратором, борцом против расовой дискриминации, политическим лидером. Однако он оказался в мире ученых, работая сперва преподавателем Гарвардского университета, а потом — ассистентом профессора.
* * *
Все разошлись от костра и пошли спать. Грэйс долго лежала, глядя на огонь. Но в душе у нее было пусто и тоскливо. Ей хотелось быть с О'Брайеном, он был нужен ей. Теперь она каждый день ждала возвращения охотника. Он всегда уходил рано, до того, как она просыпалась, и долгий день ожидания казался ей бесконечным. Грэйс представляла, как О'Брайен, большой и ловкий, одетый лишь в старые теннисные шорты, идет по каньону. Она видела, как мышцы играют на его сильной груди и крепком животе. Он был совсем не похож ни на тех парней, которых она знала в своей юности, ни на мужа, ставшего для нее теперь уже бывшим, доброго и нежного Эндрю Монктона, журналиста и маменькиного сынка.
