– Нет.
– Нет? Жалко. Расскажи о себе. Как ты?
– Ничего.
– Все ездишь? Не надоело?
– А чем мне еще заниматься?
И Марта, и я родились в Петербурге. При этом познакомились мы с ней в Гоа (Индия), а виделись последний раз год назад в Амстердаме.
– Куда ездил теперь?
– Тебе это интересно?
– Не очень. Но ты все равно расскажи.
– Две недели назад был в Хорватии.
– Там тепло?
– Еще как!
– Понравилось? Расскажи, что именно тебе понравилось в Хорватии?
(В Хорватию я ездил ровно перед Рождеством. Дома лежал грязный снег, а там было тепло и пахло апельсинами. Мне уже давно не было так хорошо. Крошечная страна. Крошечное средиземноморское счастье. Я провел в Хорватии всего две недели, и этого хватило, чтобы я забыл, каков он, мой собственный город.
Потом я прилетел домой, вышел из здания Пулково-2. Снаружи бродили люди с лицами собак. Снаружи простиралась слякоть и грязь. Вечная грязь и слякоть – особенно в глазах у людей. Самое мерзкое в любой поездке – это приехать домой и опять стать русским в толпе русских.)
Мы помолчали. Марта взяла себе еще бокальчик вина. Она спросила:
– В Ригу не собираешься?
– Хорошо там?
– Да уж лучше, чем здесь. Там Европа.
– Европа?
– Конечно Европа! Обращаясь ко мне, не забудь добавлять слово «мисс», понял?
– Понял… мисс. Там действительно хорошо?
– Там отлично!
– Где ты там живешь?
– Я купила дом в самом центре города. В этом доме есть привидения.
– Привидения?
– Дом очень старый. Раньше в нем был монастырь. Говорят, семьсот лет назад два монаха попросили замуровать их в стену. Когда они умерли, стену просто заложили и скелеты до сих пор находятся где-то внутри. Представляешь?
(Жить так, как я живу, невозможно, невыносимо, нет больше сил терпеть и, главное, незачем.
Марта уехала и чувствует себя счастливой. Какого черта я не могу жить так же?
Эта страна мне вовсе не мать – почему я должен ее терпеть?
А ведь впереди еще кровь и ужасы финального распада страны. Зачем мне этот мертвый, остывающий мир и люди, окончательно ненужные друг другу?)
Мы помолчали. Потом я спросил:
– Ты сама видела эти привидения?
Марта ответила:
– Нет.
– Я думаю, что из монахов, наверное, не получаются привидения. Души монахов, наверное, сразу попадают в рай.
– Не факт. Может, это были плохие монахи.
Из «Полиглота» мы перебрались в ирландский бар «Почтовый Экспресс». Марта спросила:
– Какие у тебя планы?
– На вечер? Или вообще?
– На вечер.
– Не знаю. Уже поздно. А вообще, я бы тоже попробовал уехать из страны.
– Ты же пробовал. Ты же не можешь жить нигде, кроме своего города.
– Ну, да… Ну, не могу…
– У меня в пяти минутах ходьбы от дома течет рижская река.
– Да?
– Называется Даугава. Если по ней поплыть на запад, то попадешь в море.
– В какое море?
– В Балтийское. Наверное в Балтийское. Не важно. Какое-то большое море. Раз в два дня я с приятелями укуриваюсь до полного аута, смотрю на реку и все думаю об этих замурованных мужиках. О монахах, похороненных в моем доме. Представляю, как умру и меня тоже с ними замуруют.
– А я совсем лох. Вне Петербурга долго жить не могу. Марихуану не люблю. Тебе, наверное, смертельно скучно со мной, да?
– Сексом тоже не занимаешься?
– Почти совсем нет.
– И не хочется?
– Почти совсем нет. Привык уже.
– Поезжай в Лондон. Ты же раньше хотел жить в Лондоне.
– Больше не хочу.
– Почему?
– Там все давно умерло.
– Тогда поезжай в Берлин.
– В Берлине тоже все давно умерло. В Европе везде все давно умерло.
– Здесь у тебя зато жизнь!
– Здесь, на Востоке, жизни никогда не было. Но теперь ее нет и на Западе.
– Что же делать?
– Ничего. Дожить свою жизнь до конца и тоже стать мертвым. Как весь окружающий мир. Скоро Россия начнет разваливаться на куски, и нас всех поубивают.
– Вот так, да? Никакой надежды?
– Я, знаешь, марихуану не люблю. Не в обиду присутствующим – на мир смотрю трезво.
– Я, между прочим, тоже курю не очень часто.
– Да? А как же замурованные мужики?
– Что, «замурованные мужики»?
– Мне казалось, ты укуриваешься через день.
– Через день – это и есть не очень часто.
Мы помолчали. Марта спросила:
– Вне Петербурга ты жить точно не можешь?
(Первый раз я думал уехать из России пятнадцать лет назад. В тот раз – в Нью-Йорк. Тогда я встречался с девушкой-американкой. Она выписала мне invitation и обещала помочь с грин-картой. Тогда мне казалось, что у меня все выйдет… что в Нью-Йорке я нужен… теперь-то я знаю, что я и дома никому не нужен.)
– Точно.
– Купи себе дом в Хорватии. Там хорошо?
– Там очень хорошо.
– Ну и купи. Сколько, интересно, там стоит дом?
(На самом деле я узнавал, сколько там стоит дом. Я отлично знал, что за те деньги, за которые в Петербурге не купишь ничего, кроме клетушки на окраине, в Загребе можно купить особняк австро-венгерской постройки.
Там, в Загребе, пожилые мужчины носят нашейные платки, с утра бреются в парикмахерских, а потом до заката сидят в кофейнях. Кофе они пьют из маленьких чашечек. Людям не нужна большая родина, им нужна маленькая. Аккуратненькая европейская родина. Никаких надчеловеческих целей. Жизнь без единого события.
Сотни лет Хорватия была частью Австро-Венгерской империи. Но больше ею не является. Никто в мире не в силах ответить: где находилась эта Австро-Венгерская империя? Или Османская империя? Или Маньчжурская империя?
Хорватия – крошечная и прекрасная страна. Кофе там пьют из крошечных и прекрасных чашечек. В нынешнем мире не осталось империй – только кофейни.
Хороший был мир. Хорошая у него была история. Жаль, что нам из нее ничего не досталось.)
Марта махала бокалом с вином и смеялась:
– Купишь себе дом. Заведешь хорватку. Станешь по утрам пить кофе в кофейнях. Как по-хорватски называется кофейня?
– «Кафич».
– Так просто? Тебе даже язык учить не придется! Будешь сидеть в «кафиче»… Читать свои книжки… Часами смотреть на море…
(Я бы все отдал за такую жизнь. Но я не могу.)
– Женишься на хорватке. Или хотя бы не женишься, а просто так. Там красивые девушки? Ну и давай! Она тебе детей родит. Станешь водить их на хорватские пляжи. И в хорватскую школу. Может, хоть они будут не такими уродами, как мы!
(Я бы все отдал за такую жизнь. Но я не могу.)
– Станешь жить без русского ухарства. Там, наверное, никогда ничего не случается, в твоей Хорватии, да? Купи себе дом с балконом и видом на море. Закинешь ноги на ограждение балкона в тридцать лет и снимешь, только когда умрешь. В семьдесят шесть.
