По окончании наших работ в бассейне Анадыря, летчик Ф. Куканов направился на этом самолете на северное побережье для ледовой разведки и проводки судов. В конце августа — начале сентября он дважды летал с мыса Северного на остров Врангеля, вывез оттуда всех русских и трех эскимосов, и завез радиста Траутмана и бортмеханика Демидова для обслуживания радиостанции, и продукты для зимовщиков.
Опыт этих двух лет показывает, что снабжение острова Врангеля должно итти все таки с востока.
Нужно иметь довольно мощное ледокольное судно, даже не ледокол, которое в большинстве случаев сможет пробиться через сравнительно небольшое кольцо льдов у самого острова.
Серое, обыкновенное небо, низкие
почти прилипшие к земле тучи; бурые
горы, бурая тундра, бурый берег.
Лоция Северо-западной части Великого океана
Не так-то просто выбраться с мыса Северного. Прежде всего в лагуне нет горючего, и надо перевезти его из фактории. Поэтому вскоре после прилета, часов в девять вечера я ухожу на факторию. Это оказывается, тоже не так просто. Я считал, что 12 километров—два часа ходу, особенно „по холодку,"-а здесь этого холодка с избытком. Но итти по рыхлой гальке и по болотистой тундре совсем другое дело, чем по хорошей тропинке, и уже в глубокой темноте, все замедляя шаг, я вытаскивал ноги из гальки, сбрасывая с себя постепенно теплые вещи, и смотря с нетерпением на огонек впереди. Только к полночи добрел я до огонька—до яранг по сю сторону мыса, возле утеса Вебера, и сел отдышаться у берега. Какие то бочки—явно с бензином—ждали перевозки к самолету. С моря теснились льды, и среди них вдруг раздался ровный стук мотора: эта байдара с подвесным архимедом. Наверно она везет горючее—ведь мы пролетели сегодня над факторией и нас видели. Постепенно начинает чернеть тело лодки, раздаются голоса, и на гальку с шуршанием высовывается нос байдары. В байдаре местный чукча-моторист, и с ним учителя и предрика из Чауна: они недавно на байдарках прошли сквозь льды от Уэлена до Северного, обогнав даже в Ванкареме „Савойю“, которая слишком долго сидела там, пережидая погоду.
Они взялись помочь в доставке бензина к самолетам. Сейчас они хотели вернуться обратно в факторию, а байдара должна была притти сюда утром и тогда уже заняться перевозкой бочек к посадочной лагуне.
Я поехал с ним на факторию—слишком скучно было брести ночью по тундре. Проход у утеса Вебера забит льдами, и здесь я увидел, как чукчи передвигаются вдоль берегов. На льдину становится несколько человек, упираются шестами, веслами, ногами в соседнюю, она медленно отползает и в щель вводится байдара; затем очередь другой льдины, и так без конца. Только во втором часу ночи добрались мы до фактории. Пришлось будить заведующего, чтобы найти приют; у него уже спали два каких то странника. И наверно, весь год кто нибудь будет приезжать — по делам или за покупками — и гостить по неделям, задержанный метелями, продолжающимися здесь иногда по 10–20 суток.
Обратный путь на байдаре занял почти весь лень: надо было добраться до утеса Вебера, поднять тяжелые бочки в хрупкую байдару (которая при этом хрустела зловеще и сломалась в двух местах), потом плыть 10 км среди льдов. Начали плавание с мотором-архимедом, без паруса, и архимед испортился (экспертиза Крутского установила потом гибель какой-то шпонки).
На счастье, ветер дул попутный. Я показал чукчам, как из десяти метров материи, которая была у нас, и весла, воткнутого в нос, можно сделать шпринтовый парус по образцу Финского залива. Мы потащились, то с парусом, то распихивая льды, то даже бичевой. Красинского, который был с нами, окончательно заморозили и он взмолился отпустить его пешком.
Лишь к вечеру добрались мы до лагуны и до ночи заправляли машину. Утром 8 сентября — те же низкие тучи, что и вчера, к тому же зверский, неистовый ветер, хотя и попутный. „Савойя“ улетает утром на восток в Ванкарему, у нас не все в порядке и мы задерживаемся. Снег все больше и больше набивается в лагуну, и начинает образовываться „снежура“, эластичный покров, колеблющийся вместе с водой, постепенно нарастающий и грозящий обратиться в настоящий лед. Самолет обволакивается этой полужидкой — полутвердой кашей, ползущей от берега в лагуну. Моторы не заводятся: за эти два дня, что мы работаем здесь, моторы заводились все хуже и хуже; они сильно промерзают, и потом, чтобы разогреть их, нужны целые часы. Наконец, при общем вздохе облегчения, моторы завелись, но после круга по лагуне, останавливаются опять и нас втягивает ветром в поле „снежуры“.
Крутский сердито гремит ключами, — надо развинчивать бензинопроводы, в них образовались ледяные пробки: это от бензина, который на морозе жадно поглощает воду, неуловимую нашим скверным замшевым фильтром. Опасный признак: если такие пробки окажутся при перелете через горы — неминуема авария.
В час дня все исправлено, моторы завелись, мы вырываемся из „снежуры“, которая выросла уже на сотню метров, и летим на восток: путь через горы на юг и возможность кругового полета на запад в неизвестную область арктического склона Анадырского хребта, о котором я мечтал, при такой погоде исключена.
Бешеная скорость — по ветру мы идем до 200 км в час. Как всегда последние дни бреющим полетом. К этому мы привыкли, но сегодняшняя скорость все же пронимает.
Мелькают опять льды, теснящиеся к берегам, лагуны, забитые снежурой, яранги, чукчи, поспешно прячущиеся под полог при виде надвигающегося чудовища, разбегающиеся олени. Временами совсем плохо видно — снег сечет, и как это ни возмутительно, сечет спереди и залепляет козырьки, хотя шторм попутный.
Холодно, как и все эти последние дни на северном побережьи. Всегда ниже нуля, на высоте температура до —15 град., и стынут ноги, а особенно замерзают руки, когда пишешь. А писать и фотографировать приходится беспрерывно. Сегодня, конечно, когда мы летим в белесой мгле, писать почти нечего — и можно греть руки в теплых рукавицах.
Через час и четыре минуты мы в Ванкареме. „Савойя“ сидит в воде, на мели — в заливчике. Мы пытаемся пройти дальше, в Уэлен. Впереди стена тумана, густого, добротного тумана. Тщетно Страубе старается пробиться через него — как только мы отрываемся от узкой косы мыса Ванкарем, все исчезает кругом, и лишь внизу чуть блестит матово вода. А впереди в этой толще тумана скалы мыса Онман!
Приходится вернуться. Вираж — низко над землей, левым крылом к фактории и посадка у „Савойи“.
Подойти к берегу нельзя — мелко. Выходим пешком — у кого крепкие сапоги, верхом — у кого сильные друзья, и наконец, в маленькой байдаре, которую пригнал мальчишка-чукча — те у кого нет ни тех, ни других.
