Вот наконец и старт. Не останавливая машины, Илья Павлович дает полный газ всем четырем моторам.
Смотрю на секундомер и указатель скорости. Моя штурманская рубка выдается вперед. Она вся застеклена и далеко, где-то сзади, надрывно ревут моторы, неистово молотя металлическими винтами по пронизанному солнечным светом воздуху.
Совсем рядом, у самых концов крыльев, мелькают ледяные глыбы, а спереди на нас с ужасающей скоростью мчится зеленая громада гряды торосов.
Гряда вот уже совсем рядом. Острые ледяные грани угрожающе быстро как бы наваливаются на нас.
Оборачиваюсь и вижу лицо Мазурука. Прищуренные спокойные глаза до предела внимательны. Даже светятся искоркой озорства. И в этот же миг машина взмывает вверх, оставляя торосы под собою.
Грохот моторов кажется тише.
Взлетели…
Показываю пилотам большой палец и облегченно вздыхаю.
Командир корабля блестяще справился со взлетом со столь сложного «аэродрома», да еще на перегруженной машине.
Теперь очередь за мной. Даю курс захода на пятно нашего лагеря. Он отчетливо видится на льду. С заданным углом пересекаем нарисованный меридиан. Быстро определяю снос от ветра, вношу поправки в курс, засекаю время отхода от нашей льдины. Записав все данные в бортовой журнал, ящерицей проскальзываю среди нагромождений тюков, ящиков и приборов в хвост, где стоят радиопередатчики.
Вызываю лагерь. Он тут же отвечает. Еще бы, ведь теперь у нас заработал мощный передатчик. Сообщения из лагеря не совсем утешительны. Над ним появилась облачность. Пока всего два-три балла на высоте двести метров. Весь лагерь влез на самолеты и уже следит за горизонтом. На ходу передаю разговор Мазуруку и ползу к себе в штурманскую рубку. Надо контролировать полет. Еще и еще раз определяю его элементы: рассчитываю путевую скорость, снос и время прибытия к папанинцам, отклонение солнечного указателя курса. Опять протискиваюсь в хвост. Сообщаю в лагерь время прибытия, слышу слова одобрения Кренкеля и записываю новые данные о погоде.
Пробираясь по самолету, только сейчас замечаю, что за мной неотступно следует Веселый. Он тыкается мордой в мои подметки и особенно доверчиво заглядывает мне в глаза.
Время летит удивительно быстро. Мне жарко, хотя самолет не отапливается. Уже давно световой индикатор курса сполз с первичного показания, и мы идем каким-то невероятным курсом. Если бы мы делали расчеты по старой системе, то никакие счетные машины не могли бы справиться с ними за минуты. По сползание светового индикатора с курса только подтверждало правильность нашего нового метода самолетовождения. Его показания не превышали приблизительных расчетных.
Мы идем по курсу условного меридиана, квазимеридиана, полюс которого где-то в бесконечности. Илья Павлович и второй пилот Матвей Ильич следят за приборами и часто посматривают на меня. На их взгляды я утвердительно киваю головой:
— Так держать!
Нет времени подойти к ним, что-либо сказать. Да и что говорить — через двадцать минут все будет ясно. Правильно мы летим или окончательно запутались в лабиринте меридианов? Но об этом я не думаю. У меня одна мысль — выдержать прямую. Ветер меняется. Он сбивает нас с пути, ввожу новые поправки в курс.
Время бежит, бежит…
Кончаются расчетные минуты…
Мне нечего делать. Остается ждать, ждать.
Я до рези в глазах всматриваюсь в бесконечные хаотические нагромождения льдов. На горизонте появилась облачность, но это пока отдельные тучки, они не закроют солнца и не опасны для нас.
Мы идем на высоте двести метров. Машину слегка покачивает ветром. Он сносит нас влево, к полюсу. Я ловлю себя на том, что никак не могу освободиться от привычного понятия о полюсе, о меридианах, «идущих» на земной поверхности.
Переходя в расчетах к новому, я невольно подумываю и об обычном методе, используемом в средних широтах. Со мной происходило то, что обычно бывает при плохом знании иностранного языка — говоришь, к примеру, по-английски, а думаешь по-русски и как бы выполняешь двойную работу.
Облачность наползает все больше и больше. Она достигает уже пяти баллов. Через несколько минут расчетное время появления лагеря. Об этом экипаж знает. Но не могу усидеть на месте. Минуты не могу усидеть. Мне не-че-го делать! Пробираюсь к Мазуруку и Козлову, Шекурову и Тимофееву, к Догмарову, кричу:
— Смотрите внимательнее!
От меня отмахиваются.
Если облачность не закроет небо, из лагеря нас должны заметить раньше, чем мы их. На фоне голубого неба черная точка самолета видна очень далеко.
Перехожу опять на связь. Сижу в хвосте и, кроме заиндевевшего гофре фюзеляжа, ничего не вижу, но сейчас необходимо держать радиосвязь. На подходе легко проскочить лагерь, не заметив его. Бесчисленное количество разводий маскирует все находящееся на льду. Из опыта мы знаем, что можно пролетать даже над самолетом, не обнаружив его.
Зову микрофоном:
— РВ, РВ! Я РК! Как у вас с погодой? Мы на подходе. Следите со стороны солнца. Перехожу на прием!
— РК! РК! Вас слышу отлично. Погода без изменения. Посадку производите строго у выложенных знаков. Полоса расчищена, но имеются снежные надувы. Прием!
— РВ, РВ! Вас понял, пере…
Мне не удалось договорить. В наушниках радостный крик:
— Валентин! Вас видим, видим! Идете прямо на нас! Здорово! Молодцы, дьяволы! Вас видим! Видим!
— Вас принял, благодарю. Сейчас доложу командиру. Следите за нами.
Одним прыжком, сбивая тюки и ящики, я рванулся из хвоста в кабину пилотов. Говорить мне не пришлось, уже по моему радостному возбуждению Мазурук и весь экипаж поняли, что нас видят в лагере.
Илья Павлович, передав управление Матвею Ильичу, молча схватил меня за плечи и, с силой толкнув к Козлову, показал большой палец — знак высшей похвалы.
— Держите курс без изменения, пока не выйдет расчетное время, а я ухожу на связь, — сказал я командиру.
Только надел наушники, как услышал:
— Видим хорошо, поверните влево на пять градусов…
Не успел я ответить и дать указания пилотам об изменении курса, как машина резко качнулась с крыла на крыло — сигнал немедленного вызова к командиру.
В пилотской Илья Павлович указал мне вперед. В большом разрыве между облаками впереди по курсу отчетливо виднелись три самолета. Ярко-оранжевые, освещенные солнечными лучами. Их нельзя было спутать с причудливыми формами торосов и разводий. И тут я почувствовал страшную усталость, и какое-то безразличие охватило все мое существо.
— Ну вот и все! — Я спустился на ступеньку в проходе между пилотами.
Мазурук что-то говорил и хлопал меня по спине, но я ничего не слышал и только смотрел на приближающиеся оранжевые самолеты на белом заснеженном льду.
