Исподтишка любуясь Корсаковым и втайне им восхищаясь, я, однако, готов был дать голову на отсечение, что сегодня он не тот, каким был сутки назад. Не потому, что лицо портил уродливый пластырь, дилетантски налепленный исполняющим обязанности фельдшера Лыковым, и не потому, что в движениях сквозила усталость: в его глазах появилось что-то принужденное. Говорил он спокойно и уверенно, улыбался и шутил, но с каким-то трудно уловимым сдвигом в интонации, будто ему что-то мешало, как мешает иногда туго завязанный галстук.
Мне казалось, что Никита, знавший шефа лучше других, тоже что-то заметил: он иногда испытующе на него поглядывал и чаще обычного снимал и протирал очки; однако Никита сам выглядел не лучшим образом, и это мне могло померещиться.
Я вздрогнул от общего смеха: оказывается, концовку последней фразы я произнес вслух. Такое со мною случается, но от этого и мне и окружающим далеко не всегда бывает смешно. Однажды, когда редактор на летучке критиковал мой и в самом деле скверный очерк, я подумал, что собственную галиматью он небось считает шедевром, и от души посоветовал ему заткнуться – посоветовал, увы, вслух, после чего на полгода был переведен в отдел писем. В другой раз, будучи в гостях, я отключился и столь нелестно подумал во всеуслышание об умственных данных хозяина, что с тех пор меня в тот дом не приглашают. Гриша Саутин пророчит, что когда-нибудь я ляпну такое, что даже Монах не выдержит, заберет свои вещи и уйдет к другому.
Я извинился.
– Хотя Павел Георгиевич полагает, что это мне могло померещиться, – продолжал синоптик Ванчурин, – в данном случае мы оказались в тыловой части глубокого циклона, при выходе которого ла Японское море произошло резкое понижение температуры воздуха и усиление северо-западного ветра до одиннадцати баллов. Полагаю, что при таких синоптических явлениях катастрофически быстрое обледенение неизбежно. Поэтому предлагаю записать: при составлении прогноза обледенения судов необходимо прежде всего разработать прогноз направления и скорости ветра, а также температуры воздуха и в случае, если прогноз неблагоприятен, рекомендовать судам немедленно прекращать промысел и покидать зону обледенения.
– Я бы добавил, – сказал Чернышев, – что наиболее интенсивное обледенение наблюдается вблизи берега, когда ветер дует со стороны побережья.
– И еще, – вставил Корсаков, – при входе в поле битого льда забрызгивание и, следовательно, обледенение прекращаются вне зависимости от силы ветра.
– Записал, Никита? – спросил Чернышев. – С этим все ясно. Виктор Сергеич, помните, в ноль часов у нас было десять-одиннадцать забрызгиваний в минуту, а в ноль пятнадцать вы стали фиксировать пять-шесть?
– Да, конечно.
– А почему это произошло, как думаете?
– Может быть, ветер… – с колебанием начал Корсаков.
– Ветер даже усилился, – строго указал Ванчурин. – В ноль пятнадцать было двадцать метров в секунду.
– Я просто снизил скорость хода судна, – сказал Чернышев. – Прием нехитрый, мы его не раз применяли. Но это, конечно, палка о двух концах: на малой скорости в штормовую погоду из зоны обледенения не выберешься.
– Тем не менее зафиксировать это необходимо, – сказал Корсаков. – Попробуем обобщить: основными факторами, влияющими на интенсивность забрызгивания, являются параметры ветра и волнения моря, курсовой угол к фронту волны и ветру, а также скорость, размеры и посадка судна.
– Афористично сказано, – похвалил Чернышев, – заметано. Никита, если не трудно, не в службу, а в дружбу…
– Иду. – Никита поднялся и пошел к двери.
– Куда идешь?
– Но вы же просили меня позвать Птаху, – невозмутимо ответил Никита.
– Вот это фокус! – Чернышев даже растерялся. – Как узнал?
– Секрет фирмы! – Корсаков улыбнулся, гордый успехом своего подшефного
– Подороже продай, Никита.
– Пачку цейлонского чаю, – с детским нетерпением предложил Чернышев. Никита скривил губы. – Две пачки!
– И банку сгущенки, – потребовал Никита.
– Черт с тобой, вымогатель!
– Когда Птаха выходил, – Никита задрал нос и изобразил на лице глубокую работу мысли, – вы сделали жест, словно порывались его задержать, но после секундного колебания отпустили. Следовательно, он зачем-то был вам нужен. А поскольку мы еще не говорили о количестве набранного льда…
– Ну и ну, вот стервец! – хрипя и кашляя, восхитился Чернышев. – А о чем я сейчас про себя подумал, угадаешь?
– Нет ничего проще: вы чертыхнулись по адресу своих голосовых связок.
– Утопить колдуна! – торжественно провозгласил Чернышев. – Не позавидуешь его будущей бесовке: попробуй, дай левака, если тебя насквозь видят.
– Я бы не назвал его будущую жену бесовкой, – с чуть заметной улыбкой сказал Корсаков. – Симпатичная и миловидная девушка.
– Миловидные и есть самые бесовки, – возразил Чернышев. – С виду баба как баба, идет, каблучками стучит, а на самом деле на метле летает.
Чернышев вздохнул, и все заулыбались: не надо было обладать проницательностью Никиты, чтоб угадать, о чем он сейчас подумал. А уж я-то знал точно, что его собственная «бесовка», несмотря на ее интересное положение, не давала ему покоя.
– Звали? – входя за Никитой, спросил Птаха.
– Садись и рассказывай, – предложил Чернышев. – Где и какой лед был? Учти, за каждое соленое словечко – день без берега.
– Тогда я лучше напишу, – ухмыльнулся Птаха. – Что мне, до конца жизни здесь торчать, трам-тарарам?
Птаха рассказал, что сильнее всего обледенели верхняя палуба, борта, такелаж, передняя и боковые стенки надстройки, крылья мостика. По грубому подсчету, всего «Семен Дежнев» набрал тонн тридцать, и, что самое интересное, в разных местах окалывался этот лед по-разному. Лобовая стенка рубки и планширь на бане, покрытые эмалью Баландина, окалывались значительно легче, чем все остальные участки: лед сваливался не кусочками, а целыми пластинами, с одного удара.
– Значит, легче было окалываться? – с торжеством пытал Баландин.
– Раза в два, не меньше, – подтвердил Птаха. – Если б весь пароход такой эмалью покрыть, за два часа бы шутя управились…
Баландин кивал, исключительно довольный.
– … только, – продолжал Птаха, – одна беда: вместе со льдом часть эмали сбивается, снова покрывать нужно.
– Может быть, вы слишком сильно ударяли? – Баландин был слегка обескуражен. – Чем вы сбивали лед?
– Мушкелем, конечно, – ответил Птаха. – Ну, кувалда деревянная.
– Нужно было поделикатней, – подал голос Ерофеев, – пальчиком сковырнуть. А то обрадовались – кувалдой…
– Нам пальчиком нельзя, – уже стоя в дверях, сказал Птаха, – у нас этот… маникюр.
