скамьёй, и началось невообразимое. Частые-частые движения руками: поправить волосы, залезть в сумку, откусить заусениц, поковырять в носу, растереть и рассмотреть содержимое. Ногами: переступать туда-сюда, чесать одну о другую, расправлять и снова загибать смятую пятку туфли. Эти движения следовали одно за другим без остановки. Она заняла собой всё пространство вокруг, казалось, что шевелится многорукий осьминог.
Есть люди с энергией «черных дыр», они всасывают в себя внимание, чувства, пространство. «Черную дыру» ощущаешь, даже если закрыть глаза. Я закрыла глаза. Стали слышны звуки. Это были звуки соскребания и пощелкивания. Большим пальцем руки она неистово соскребала старый лак с других пальцев. Ноги и «незанятая» соскребанием рука продолжали ранее начатый хоровод. Её лицо оставалось при этом абсолютно бесстрастным.
Освободилось место рядом. Она плюхнулась, именно плюхнулась, как куль. Щелкающие ногти стали ближе. Постучав ногтями, она отодвинула широкий браслет часов и стала корябать бородавку под ним, потом принялась расти-
Н.В.
«Н» последняя буква азбуки Годзюон. Она завершает слова. Сокращение «н.в.» — настоящее время, то есть то, что я чувствую сейчас.
Как жаль, что в токийском Hermes'e нет кафе. Я зашла посмотреть для подарка мужские ароматы и надолго задержалась. Наступило чайное время, а я не могла решить куда пойти.
Чай для меня не цель. В конце концов, самый лучший, бархатный, чайный вкус — у чая, который он заваривает мне дома, по утрам. Для меня важен дух заведения. Совокупность незначительных вещей, изменяющая настроение. Иногда хочется почувствовать сезон, иногда ритм центра, иногда записать свои мысли — для каждого случая свои места. Но по какому-то непостижимому закону, даже лучшие места со временем изживают себя. Начинается с мелочей. Например, меняется повар, и на поверхности каппучино рисунок кошки становится собакой, или с привычного места исчезает бесполезный таксофон прошлого века и так до момента необратимой метаморфозы пространства.
Самое ближайшее к Гермесу кафе в Мицуко-си. Но там в это время дня крепко пахнет ланчем. В шоколадное кафе? Шоколад слишком любят скрипучие японские бабушки. В традиционное японское кафе «Торайя»? Нет. В «Торайю» молодые японки стали часто водить за ручку толстозадых гогочущих иностранцев. В «Сисэй-до»? Вместе с этой мыслью, как из-под земли передо мной вырастает официант кафе «Сисэйдо» с пакетами в обеих руках.
- Вы к нам?
- В следующий раз...
В «Сисэйдо» в последнее время стало прохладно, а я очень легко одеваюсь. И я пробегаю мимо, до чайной Burberry.
В Burberry ни души. Горячие сконы со сливками, молоко, блестящий металлический чайник, печенье в подарок и — «С добрым утром». Да, мне точно сюда.
Я пью чай, смотрю сквозь прозрачную стеклянную стену кафе на улицу и думаю о том, что сейчас мой Токио, это прежде всего Гиндза. Я знаю её яркое лицо и потайные затейливые ходы её изнанки, её лучшие часы, её запахи. Мне нравится Гиндза утром, когда японцы надраивают с мылом тротуары. Мне нравится Гиндза вечером, когда яркие вертикальные вывески делают её похожей на бесконечный ряд японских книг.
Пришло время менять не только чайные, пришло время менять квартиру.
Мне нравился, очень нравился нынешний дом, и высокий холм рядом, и хозяин. Но мои предпочтения менялись по мере узнавания Токио, и теперь я хочу жить совсем рядом с Гиндзой. К тому же с годами я посеяла зависть в сердце маленького домовладельца. Зависть и смуту. Почему? Потому что Токио для меня это Гиндза. Гиндза и море, и белый Фудзи, и привычка жить так, как хочется. Подобные привычки не нравятся людям. Они приводят к таким местам, где я нахожусь сейчас. Сейчас я живу в центре Токио, планирую путешествие в Европу, пью чай в кафе Burberry, пишу эти строчки в тетрадь... И я вспомнила о них.
«Они» — моё русское прошлое. Те, с кем я встречалась в России в последней поездке. Они всё там же, они всё те же. Разговаривая с ними, я перевожу часы не на три или пять часов назад. Назад на годы.
Раньше я тормошила их. Звала за собой. Летала, как летают над гнездом птицы. Теребила их корни. Тянула ветки их
