На нижних склонах я несколько задержалась, наблюдая за тем, как крестьяне высаживали побеги риса. Эта неделя для непальских крестьян — самая критическая в году. Когда побеги достаточно проросли и первые дожди оросили террасы, приступают к пересаживанию рассады. Каждое крохотное поле имеет ограждение с отверстием, через которое спускают воду, пока она не станет по щиколотку. Затем отверстие искусно заделывают глиной и приступают к вспашке. После этого его приоткрывают — лишняя вода сходит, а в оставшуюся грязь высаживают молодые побеги риса. Отверстие вновь замазывают, доводя уровень воды до шести дюймов. Никогда прежде я не предполагала, сколько сноровки требует такая работа. Когда видишь, как каждый отдельный крошечный побег риса сажают вручную, начинаешь понимать, почему все население деревни, от мала до велика, трудится на полях от зари до зари. Пока мужчины и юноши вспахивают поля на одном уровне, женщины и девушки, склонившись над террасами с рассадой, осторожно, но быстро вырывают нежные побеги и перебрасывают их на верхние террасы. А там другие женщины с удивительной сноровкой высаживают их на расстоянии шести дюймов друг от друга. Быстро мелькают руки, не успеваешь следить за их движениями.
Как выяснилось, жители этих деревень не отличаются богатырским здоровьем. Утром я полчаса беседовала с провизором в крохотной, бедной аптеке в Сиклисе. (За пределами долин Катманду и Покхары не найти ни одной больницы, врача или медсестры. Первую медицинскую помощь оказывают миссионеры.) Провизор, молодой человек родом из Катманду, — единственный в Сиклисе, кто немного говорит по-английски. В отличие от большинства чиновников из Катманду, отбывающих в горах «ссылку», он не жаловался на «примитивное» окружение. Наоборот, провизор казался искренне заинтересованным своей работой. Он с горечью признавал, что ему не хватает ни опыта, ни знаний, да и с лекарствами здесь худо, поэтому он мало чем может облегчить страдания местных жителей. Провизор также рассказал, что большинство жителей страдают венерическими заболеваниями — либо наследственными, либо приобретенными. По его подсчетам, процентов восемьдесят пять населения болеют венерическими болезнями. Вот почему в этих местах так много слепых, глухих, калек и слабоумных. Является ли Сиклис исключительной в этом плане деревней — судить не берусь; остается лишь надеяться, что это так.
Теперь скорее спать.
22 июня. Покхара.Как и предполагала, спала я плохо — всю ночь воевала с клопами. В половине шестого утра, едва дождь прекратился, я двинулась в путь одна, оставив тибетцев за приготовлением завтрака. Обычно местные жители рано утром не едят, однако тибетцы, в отличие от непальцев, имеют обыкновение завтракать сразу после пробуждения. Понимая, что люди сильно устали, я решила, что сытный завтрак перед походом им совсем не повредит.
Мне кажется, что эту утреннюю прогулку по лесу я не забуду никогда. Какое-то волшебство было в тех ранних часах, некое чудо, лежащее за пределами чувств. В полумиле от Топрунга я оказалась среди такой яркой зелени, что и представить себе трудно. Это был мир полного уединения, где гибкие шлейфы серого тумана, повисшие среди громадных деревьев, казались живыми. Над горами все еще стояла утренняя тишина, которую время от времени разрывали то шум стремительно низвергающегося водопада, то многоголосый птичий гомон. Глубоко внизу под неподвижными облаками лежала долина. Вот приоткрылись наполовину скрытые туманом темно-синие горы. Затем их снова заволокли тучи. Вдруг неожиданно засияло солнце, и плавные линии гарного хребта обозначились на фоне ясного голубого неба. Теперь всю картину преобразил золотистый свет, разлившийся над вершинами гор. По мере того как воздух наполнялся теплом, чувствовалось, как реагирует на него земля. За каждым поворотом — цветущий кустарник. Белые, голубые и розовые цветы распускались на глазах, излучая при этом необыкновенно нежный свет на темную зелень травы…
Мой «короткий» путь лежал по склону горы сквозь лесную чащу, по рисовым полям, через бурную реку по пояс в воде, еще через один холм, который теперь показался мне настоящей горой.
25 июня. Покхара.Население моего дома растет. Вчера сюда временно вселилась моя Таши — веселый и здоровый щенок. За последние недели Таши почти не выросла, но Нгаванг Пема уговорил меня забрать ее. Мне казалось, что рано отрывать Таши от родного дома. Тибетские собаки кормят щенков до тех пор, пока не начнут кровоточить соски от их острых зубов. Поэтому я считала, что вряд ли малышка Таши готова жить без матери, и оказалась права. Испуганный, несчастный щенок отказывался есть и лишь жалобно скулил. После бессонной ночи (не спал весь дом) пришлось с извинениями вернуть собачонку матери.
Надеюсь, Таши скоро подрастет, а пока это — настоящая пушистая игрушка. Не мешало бы ей также научиться понимать религиозную музыку: у нее к ней явная аллергия и священные мелодии ламы действуют на нее чрезвычайно пагубно. Стоит ламе завести дуэт колокольчика с барабаном, как Таши начинает судорожно подвывать. У Таши есть и своя музыка, которая раздается при каждом ее движении: как и у всех тибетских щенков, вокруг шеи у нее — семь крошечных колокольчиков. Их привязали, как только у нее открылись глаза. Колокольчики служат двум целям — «отгоняют злых духов» и не дают отбиться во время кочевки.
Уже час ночи. Сегодня вечером в лагере мы были свидетелями «изгнания злых духов» монахом-шаманом Давой: зрелище, прямо скажем, леденящее кровь.
Когда церемония «изгнания духов» началась, на улице уже стемнело. Под навесом разожгли огромный костер. Свет ста восьми масляных лампад мерцал по правую руку от монаха. Он сидел, скрестив ноги и обратив лицо на запад, в хижине на небольшом возвышении из шкур яков, в окружении двух десятков родственников и друзей «одержимого».
Минут пятнадцать Дава все ускорял свое монотонное бормотание, все быстрее мелькали его руки с бубном и колокольчиком. Он призывал злых духов войти в его тело и вещать. Вскоре он задрожал всем телом — сначала слегка, потом спазматически содрогаясь, при этом повернулся к северу, в сторону Тибета. Здесь Тхуптен Таши стиснул мою руку и громко прошептал:
— Дух приближается!
Он и мне как будто передал этим восклицанием частицу своей благоговейной веры. Помощник, молодой слуга Давы, выступил вперед и водрузил на голову хозяина причудливую маску с плюмажем из грязных фазаньих перьев и засаленных цветных лент. Это означало, что дух вселился в своего оракула. Тотчас монах уже перестал быть просто соседом — тибетцы пали перед ним ниц, как раньше перед изображением далай-ламы.
