Двадцатидевятичасовое путешествие в поезде из Дехрадуна, быстрое по местным понятиям, но самое длительное в моей жизни, было сущим наказанием за мои грехи. В стоимость билета (один фунт восемь шиллингов и четыре пенса) за проезд до Непала входило место на дощатой полке, на которой я проспала довольно спокойно последнюю ночь. Однако к утру поднялся порывистый ветер, гнавший столбы пыли по бесконечно сухой серо-желтой равнине. Эта дьявольская пытка продолжалась до захода солнца. Видимость не превышала сотни ярдов. Горячее небо потемнело от пыли. Грязная маска из пыли и пота покрывала мое лицо. Все утро я просидела в полузабытьи. «Вот настоящие лишения», — думала я. Ведь по сравнению с этим путешествие по Индии на велосипеде — пустяк.
Однако худшее было впереди. В Лакхнау я пересела на другой поезд и оказалась в восьмиместном купе вместе с семнадцатью солдатами-гуркхами[8], направлявшимися домой на побывку. У них было так много багажа, что сначала мне казалось: они физически не смогут поместиться в купе. Но недаром гуркхов так часто награждали за отвагу: храбро презрев возможность нашей общей гибели от удушья задолго до конца путешествия, они все протиснулись в купе. Сначала они несколько растерялись при виде растрепанной дамы в углу, но тут же пришли к выводу, что лучше всего не обращать на нее никакого внимания. Вскоре я оказалась на девять десятых погребенной под горой тюков с постелями, вещевых мешков, плетеных корзин и жестяных сундуков. Сверху на «пирамиду» взгромоздились два низкорослых быстрых гурунга. Они ловко втиснулись в щель между самым верхним сундуком и крышей вагона и тут же стали играть в кости и курить. Время от времени они бросали мне на голову окурки. Не сомневаюсь, гуркхи — прекрасные люди, но на этот раз я не смогла отдать им должное.
Вскоре мне повезло. Когда поезд остановился на узловой станции, я с большим трудом, вызвав нечто вроде землетрясения и нарушив покой гуркхов и сундуков, выбралась из вагона через окно. Мне необходимо было узнать, где делать пересадку. Я заковыляла по платформе (из-за неудобной позы у меня онемели ноги и руки), озираясь по сторонам и ища глазами кого-нибудь из железнодорожников, способных дать ответ на мой вопрос. Побеседовав с тремя служащими, которые ясно дали понять, что им абсолютно безразлично, куда я попаду — в Калькутту или Катманду, я вдруг увидела на платформе возле вагонов первого класса англичанку и радостно кинулась к ней. Она заверила меня, что до Музаффарпура пересадку делать не надо. Мы разговорились. Узнав, что она возвращается в Дхаран, я спросила:
— Вы знаете бригадного генерала Пули? У меня к нему рекомендательное письмо.
— Еще бы, я его жена! — ответила англичанка.
Через минуту появился сам генерал. После весьма уместного разговора о том, как тесен мир, супруги Пули любезно пригласили меня продолжить путешествие вместе с ними в кондиционированном вагоне. Кажется, я исцелилась, хотя, может быть, и не навсегда, от любви к путешествиям без удобств. Я чуть не кинулась обнимать своих благодетелей.
Сейчас 1 час 45 минут, а поезд в Раксаул, город на непальской границе, отправится не раньше 6 часов утра. Я не сплю, боюсь проспать.
30 апреля. Раксаул, вокзал, 21 час 00 минут.Это столь высокопарно названное помещение — несомненно, память о времени появления первых железных дорог в Индии — оборудовано двумя койками, душем с теплой водой и неработающим феном. Но, несмотря на эту роскошь, я теперь навсегда возненавидела все, что даже отдаленно связано с железной дорогой.
Сегодняшнее стомильное путешествие по узкоколейке заняло восемь мучительных часов. Старый паровоз чуть не разваливался на части: останавливался у каждой деревни, чтобы, собравшись с силами, вновь двинуться со скоростью пешехода до следующей деревни. А тут еще произошло несчастье — под колеса попал юноша. Но это мрачное происшествие задержало нас всего на десять-пятнадцать минут. Полицейские не появились; возможно, их и нет в столь отдаленных деревнях, и создалось впечатление, что такое событие не считалось особо серьезным. Мой сосед-непалец сказал, что это было, очевидно, самоубийство — из-за семейных или денежных неурядиц люди часто бросаются под поезд. Мне такое предположение показалось правдоподобным — наш паровоз с его черепашьей скоростью вряд ли мог кого-либо застать врасплох.
Утром на платформе в Музаффарпуре я встретила ирландского юношу по имени Нил. Он пробирается в Катманду с молодым швейцарцем Жаном и американкой Лу. Совершая кругосветное авиапутешествие, девушка заехала в Индию. Молодые люди уговорили ее испробовать «настоящую» жизнь и отправиться в Непал наземными видами транспорта, хотя она и предвидела, что ничего хорошего из этого не получится. Теперь она доказывала им свою правоту, и, хотя взаимные упреки были излишни, ее нельзя было не понять.
Раксаул — грязный, беспорядочно застроенный перенаселенный пограничный городок. По улицам бродит скот. Это городок с большими претензиями — через него идет весь автотранспорт в Катманду, — но до международного центра ему еще далеко. Когда я пришла на почту, в темный деревянный барак, и сказала, что собираюсь отправить первую часть дневника в Ирландию, моя просьба вызвала необыкновенное замешательство. Оказывается, прием почты заканчивается в четыре часа дня, а было уже около шести. Тем не менее, когда я, запинаясь, объяснила, что хочу воспользоваться индийской почтой, а не непальской, старший клерк согласился сделать для меня исключение. Затем служащим пришлось немало поломать голову над вопросом, где находится Ирландия, и над еще более сложной проблемой — сколько стоит отправить бандероль в столь отдаленное место. В общей сложности человек семь потратили на меня минут двадцать. Они копались в толстых засиженных мухами томах, взвешивали и перевешивали бандероль на старинных весах сомнительной точности, до бесконечности считали и пересчитывали почтовые тарифы на грязных клочках бумаги и, наконец, тщательно скопировали адрес в трех графах квитанции. Однако почерк у меня настолько неразборчив, что даже образованные европейцы часто не могут понять, что я написала. Может, бандероль и дойдет до берегов Ирландии, но у меня на этот счет большие сомнения.
1 мая, Катманду.Протянувшееся километров на двести шоссе имени Трибхувана, названное так в честь отца короля Махендры, было построено индийскими инженерами в пятидесятых годах. В настоящее время в Непале это — единственная достроенная шоссейная дорога[9]. Правда, китайцы строят дорогу от Катманду до Лхасы, которая должна стать одним из шедевров мирового дорожного строительства. Из-за узости Трибхуван Раджпатха (хотя, возможно, этот дефект стратегически оправдан) водители избегают лобовых столкновений простым, но страшным способом — срываются в пропасть: ведь искусству вождения грузовиков в Непале всего лишь девять лет. Несомненно, следующее поколение должно будет признать, что злоупотребление ракши[10] также не способствует благополучному преодолению крутых поворотов, которых приходится по шесть на милю.
