Бело-желтоватые пучки ягеля (с листками кудрявыми, как рога оленя) находить не легко: ягель вытравлен и выбит беспорядочной пастьбой. А отрастает он до нормального вершкового роста двадцать пять лет. Четверть века!
Всякий раз кочевать приходится по новому пути. Самоед в каждую минуту должен быть готов ломать чум и двигаться дальше. Чем громоздче поклажа, тем труднее передвигаться, тем нужно большее число ездовых оленей, а это снижает доходность стада.
Поэтому так незатейливо жилище самоеда — чум, — конусообразный шалаш с каркасом из длинных шестов, покрываемый оленьими шкурами, потому так беднейше прост обиход. Чум для отепления зимою огребается снегом. Самоеды почти всю жизнь проводят в снегу. Самоед выезжает на нартах — окарауливать от волков стадо, расставлять капканы на песцов, — выезжает в бескрайние просторы снегов на несколько суток, в дурную погоду, в круглосуточную тьму полярной ночи. В тундре нет постоялых дворов и чайных; один чум на площадь в 250 кв. километров. Отдыхая в пути, самоед ложится спать, зарываясь в снег.
Полярные радисты, принесшие к полюсу последнюю науку — радио, эти волшебники, могущие сообщаться с «душою» мира, не смеют, однако, покинуть жилище своей зимовки.
Самоед встречает стихию в лоб и редко гибнет. Борьба с суровой природой выработала удивительную способность приноравливаться. В условиях, где для нас исключено само существование, они доживают до глубокой и бодрой старости.
В царские времена о самоедах вспоминали случайно, как вспоминали вдруг о необходимости сохранения котика в Тихом океана или песца в тундре. Пренебрежение к «инородцам» был освящено жуткой теорией вымирания. К чему заботы — племя угасает.
У самоеда отбирали оленя, песца — результат невероятного труда — за алкоголь, за копеечные побрякушки. «Культура» шла в тундру спиртом, венерическими болезнями.
Честные ученые, изучавшие тундру, с ужасом рассказывали о жизни самоедов и идеалистически взывали к человечности.
«Помощь самоедам есть дело чести всех культурных людей русской земли!» — писал проф. Якобий.
«Племена угасает не от природных условий, а от причин искусственно прививаемых», — писал проф. Танфильев.
«Честь» человечества и русской земли была глуха..
Жестокая сказка о вымирании, об органической неспособности малых народностей к культуре опровергнута только в советские дни. Революция утвердила право самоеда быть «ненцем» — человеком. За спинами самоедов-стариков — их деды, прадеды, каменный век. У молодежи — пастушеско-батрацкой, бедняцкой, революцией кинутой в учебу — знания, диалектический материализм. От учебы они уже возвращаются к родным морозам, метелям, чтобы строить социалистическую тундру.
Каждым летом к берегам Югорского Шара кочуют ненцы со всего восточного района Большеземельской тундры — к дыханию льдов, к океанскому ветру, спасая оленей от овода, комара и зноя. Здесь, у Югорского пролива, который отделяет остров Вайгач от материка и соединяет Баренцево море с Карским, ненцы сдают фактории пушнину и получают взамен продовольствие, заседают в Кочевом Совете, обсуждают нужды повседневности.
Первого июня на собаках прикочевал агент Госторга Канев, спустя месяц прибыл олений аргиш[2] с агентом ненецкого кооператива «Кочевник».
В июле затрещал, задвигался в проливе лед. Со льдами заспешили в Карское море нерпы и морские зайцы. Тучей полетели птицы на «базары» Новой Земли — гнездиться и выводить птенцов. Двадцать второго июля разведывательным рейсом пробивался к Маточкину Шару ледокол «Малыгин».
Начальник Юшарской радиостанции Агеев, прибывший на зимовку бритым молодым человеком, а ныне с бородой по пояс, выстукивал по аппарату радисту «Малыгина» в Карское море:
— Леонид Степанович! Дай живой голос послушать!
— О чем сказать? — спрашивал тот от Маточкина Шара.
— Хотя одно слово. Целый год не слышали, — умолял тире-точками Агеев.
Истосковавшиеся зимовщики, затаив дыхание, слушали по радио-телефону живое слово. Громкоговоритель басил:
— Алло!.. Алло! Говорит радиостанция «Малыгина». Слушайте, слушайте! Привет с «Малыгина». Говорит Леонид Степанович. В мире все по-прежнему. Вас наверно скоро сменят. Ожидается пароход «Полярный». Поедете отдыхать. Что еще? Крепитесь, до скорого свидания.
Еще в прошлом году, по расположению снегов на Пай-Хойском хребте, ненцы определили, что весна для оленей будет неблагоприятной. Ненец живет оленем и песцом — по приметам он строит их законы.
Когда летит белая сова, ненец зорко всматривается — куда летит, потому что в этом же направлении пойдет песец. Он не может объяснить явления, он только верит, что песец обязательно пойдет за совой. Шаманы, языческие попы, приписывают полярной сове чудодейственную роль. Но ненец-комсомолец знает, что песец и сова имеют общую пищу — полевую мышь (лемминг), которая в тундре зовется «пеструшкой»; куда пеструшка, туда и сова и песец.
Веками установив постоянную зависимость погоды от состояния снегов на Пай-Хое, старики предсказали плохой год для оленей.
И действительно, — весна поздняя, олени долго не имели травы. Однако, наступив, весна в несколько дней перешла в «знойное» лето, когда даже ночью не замерзает вода.
Ненцы давно сменили оленьи пимы на нерпичьи (с непромокаемой подошвой из кожи морского зайца), сбросили совики, но и в легких пимах и в малицах было душно. Лето выдалось на редкость «жаркое». Но мы, русские, ходили в ватниках и в меховых шубах. Олени, истощенные бестравием долгой кочевки, брели усталые, в плохом теле. Одолевал овод.
От Пай-Хоя, с юга от лесов, отовсюду прикочевывали оленеводы и «делали чумы» у берега или невдалеке.
Чум в тундре Обдорского района.
Культбаза в Хоседа-Хард. Ненцы-комсомольцы в лаборатории.
Ямал. Северная граница высокоствольного леса.
Поселок Хабарово, одиночествующий у Югорского Шара на сквозняке двух морей, оживающий лишь на короткое полярное лето, состоит из пяти избушек, склада Госторга, баньки и крошечной церкви. Постройки частью наследованы от известного по северу купца Сибирякова, которому этот пункт был нужен в операциях с пушниной. Была попытка закрепить торговое значение Хабарова устройством монашеского скита, но семь монахов, из восьми, в первый же год, не выдержав полярной суровости, умерли. Семь монашеских могил и теперь высятся семью горбами против госторговского склада.
